Читать книгу - "Алиби - Евгения Палетте"

– И как это ты, Кузмич, знаешь, кто – Первый, кто – Второй, – доносится опять из кухни.

– Не скажу, – говорит Машин дед, уже крепко пожимая Горошину руку, и помогая ему протиснуться в комнату, чтобы он мог сесть на приготовленный для него стул.

– Я вас давно знаю, – говорит Кузмич, – В одном городе живем.

– Я вас тоже видел, – подтверждает Горошин, перебираясь через очередной стул, и удивляясь тому, что его рот сам растягивается в улыбке.

– Маш, ну ты, давай, на мое место, а я тут рядом с Михаилом, – сказал Кузмич внучке, опять улыбаясь Горошину. И так, с улыбкой, глядя друг на друга, они молча сидят рядом. Потом, будто спохватившись, поглядывают по сторонам. Бывает же, думает каждый. Будто сто лет знакомы.

– Сейчас гармонь придет, – говорит, наконец, Машин дед. – И начнем. Без гармони нельзя, – как-то слегка вопросительно смотрит он на Горошина, – Семьдесят пять, – продолжает он. – И вроде бы все в жизни было. А еще бы годков пять, – смеется он, опять глядя на Михаила.

Горошин кивает и молчит, зная, что ничего так полно не выражает понимание, как молчание.

– Ничего, Кузмич, перевоплотимся в когонибудь, и будем жить дальше, – говорит коротконосый человек, сидящий рядом с Горошиным, справа, переложив шевельнувшийся рядом, на стуле, костыль. – Я сам из Весьегонска, – продолжает коротконосый человек обернувшемуся к нему Горошину. – Вот, к Кузмичу приехал, – продолжает он. – У нас, в Весьегонске, много народу перевоплотилось. Кто в лягушек, кто в котов, кто в собак. Сейчас где-то в космосе. Все – жизнь, – говорит коротконосый и смеется так, что непонятно – шутит он или говорит серьезно. Воцаряется пауза. Но не надолго. Все, кто сидел левее, на противоположном, от коротконосого, конце стола, и слышали, что он сказал, рассмеялись.

– Не верите? – с призвуками обиды в голосе спросил, поглядывая по сторонам, коротконосый.

– Да как сказать, Коль, – отозвался Кузмич, – Тебе-то мы верим. Мы в саму идею не верим. Что до меня, так я даже против, – сознался он.

– Правильно, Иван, – сказал сидевший рядом с коротконосым человек с тростью, с бронзовой ручкой. Это называется… Не пугайтесь, – сказал он всем, хохотнув, – Так вот это называется безличный, космический, пантеизм. И даже, если кому-нибудь не понятны два последних слова, то первое слово, я думаю, объясняет все. Безличный, – повторил он, еще раз поглядев на всех, то есть, не личность, а некий признак личности, ее эманация.

– Ты хоть представься, а то не поверят, – сказал Кузмич говорившему человеку.

– Вячеслав Михайлович. Для вас всех – просто Слава. Доцент Волжского Университета. Если кто уже собрался перевоплощаться, можно поговорить, – рассмеялся он. И по тому, какая наступила тишина, было понятно, что все хотели послушать.

– Итак, посыл первый, – начал он. – Ничего никем не сотворено. А все есть лишь одна трансформация. Человек может быть камнем, растением. А может стать Богом. Я много лет этим занимался. Иван знает, – посмотрел он на Кузмича и, поправив висевшую на спинке стула трость, продолжал – Таким образом, перевоплощение есть проявление абсолютного трансформизма, и в этом оно сталкивается с Христианством, с его идеей личности. Как образа и подобия Божьего. Я говорю сейчас о первом Христианстве, не тронутом преобразованиями, – продолжал Вячеслав Михайлович. – Теософия, – продолжал он, – А идея превращения – это есть теософия, – не признает за человеком каких-либо даров. Все завоевывается усилием. Сам же человек состоит из физического тела, или души, и высшего жизненного, нечеловеческого духа, который существует сам по себе. А значит, отрицаются какие бы то ни было претензии к жизни, ответственность за нее, грехопадение. В Индии верили в кармическую справедливость. Этим оправдывалось социальное неравенство, угнетение человека человеком. Предполагалось, что, если в этой жизни ты – нищий, то в следующей, если космос будет к тебе благосклонен, станешь богатым. Христианство же, со своим постулатом помогать ближнему, нравственно опровергает угнетение и неравенство. К тому же, Космос – не Бог. Бог – над всем. И над Космосом тоже. И поэтому именно Христианство знает путь освобождения от власти судьбы. Путь освобождения от Кармы. Это – учение об искуплении. Только искупление дает человеку свободу и благодать. А Благодать – это любовь. Это и есть великая и универсальная тайна Христианства, – договорил Вячеслав Михайлович.

– Я скажу по-простому, – вдруг возник Кузмич, – Христианство все-таки предоставляет человеку выход. А это – важно.

Доцент кивнул.

– Правильно, Иван. К тому же в перевоплощении не сохраняется личность.

Вспомним о нечеловеческом духе, который существует сам по себе, – напомнил Вячеслав Михайлович. – Христианская антропология говорит обратное, – продолжал он, – прочным ядром, наследующим вечность, является именно личность, а не индивидуальность, как в теософии. А это – разные вещи. Личность сотворена Богом, и несет в себе Образ и Подобие Божие. Личность неразделима, и не поддается космическому разложению. И, наконец, личность есть духовно-религиозная категория, а индивидуальность – натуральнобиологическая. В Христианстве же главная проблема – Человек, и его взаимоотношения с Богом, с вечностью. И это отчасти ответ на вопрос, почему Эпоха.

Возрождения могла возникнуть и возникла именно в средние века. Потому что недифференцированное еще тогда Христианство, по аналогии – Ортодоксальное Христианство, еще было обращено к человеку, поскольку Реформация в полной мере еще не коснулась его. К тому же, учение о перевоплощении не решает и проблемы Бессмертия, – продолжал Вячеслав Михайлович, – Ведь если, как говорит Теософия, Бог – есть божественный Космос, то выхода из времени в вечность быть не может. Так куда же полетят перевоплощенные, или их некие, освобожденные от нечеловеческого духа, части? – неожиданно заключил Вячеслав Михайлович, поглядев на всех.

– Слышь, Коль, – обратился Иван Кузмич к Николаю из Весьегонска.

Николай шевельнулся. Его костыль соскользнул и поехал под стул, и слышно было, там продвинулся еще дальше.

– Слышь, Коль, – опять сказал Кузмич, – Зачем тебе быть, мало того, котом или собакой, так еще какой-то частью себя самого? Ты и так бессмертен. Фашизм победил, – договорил Машин дедушка. – Ты – личность по образу и подобию.

Николай из Весьегонска потянулся за костылем, но не достал.

– Уж и пошутить нельзя, – наконец, сказал он. И на его коротконосом лице обозначилось почтипонимание.

– Правда, – опять возник Вячеслав Михайлович, – В Египте считалось, что, чтобы стать бессмертным, надо перестать быть человеком. И хоть в Христианстве Бессмертие связано с проблемой Воскресения, и говорить об этом можно, но это все равно после смерти.

Так стоит ли так-то уж суетиться, – договорил ученый, и его интеллектуальная трость, на спинке стула, опять шевельнулась.

– Вячеслав Михайлович, – вдруг спросила Маша, а правда, что теософия, помещая человека в Космос, помещает его в космический полидемонизм, от которого Христианство избавляет его.