Читать книгу - "Зона интересов - Мартин Эмис"

Ну хорошо, в Берлине или Мюнхене, нет? Но ведь они-то жили в чинном Розенхайме с его парками, булыжными мостовыми и соборами с луковками куполов. И каждый мог сказать, что дружище Крюгер ведет себя со своей девочкой-подопечной как свинья, а Ханна, хоть мне и больно говорить об этом, проявляла не меньшее бесстыдство, – ах, да она так и тянулась языком к его уху (пальцы суетливо шевелятся, лицо заливает чахоточный румянец, бедра поерзывают, норовя прилепиться к нему). Все знали также, что они сняли смежные комнаты в имевшем весьма сомнительную репутацию пансионе на Бергерштрассе…

Мои инстинкты защитника были мучительно обострены. В то время мы с Ханной пребывали в отношениях самых сердечных: дружище Крюгер был, что называется, человеком занятым, а она всегда сохраняла «готовность» к прогулке по общественным паркам или к стакану чая в 1 из многих элегантных кафе города. Думаю, она понимала, что поступает нехорошо, и потому мои честность и спокойствие притягивали ее. Ну-с, 1 было ясно: она – девушка из среднего класса и радикалы ей совершенно неинтересны. Происходившее вряд ли было соединением умов – нет? Множество раз я тихонько поднимался по лестнице на ее верхний этаж и слышал пугающие завывания; они не были скромным воркованием, трелями и щебетанием здоровой, гигиеничной сексуальности! То были звуки страдания, скорби, возвращавшие меня ко времени моей жизни в пасторском доме, когда я, 13-летний, вынужден был целую ночь слушать, как тетя Тини рожает 2-ю.

Они осязаемы. Эти черные дела. Это запустение, нарастающее в нравственном мире человека.

В эти дни, эти ночи у меня возникает впечатление, что каждый раз, как я прихожу на перрон, случается нечто ужасное – я имею в виду, со мной лично.

– Поноси-ка вот это, – сказала она.

Поначалу казалось, что передо мной 1 из самых спокойных транспортов. Мирная выгрузка, приветственная речь (доктора Рауке), быстрая селекция и короткая поездка через рощу, послушные эвакуанты и никем не возглавляемые, но расторопные зондеры, которые расхаживали среди них, негромко объясняя то да се… Я занял позицию в коридоре, между входной дверью и раздевалкой, и тут преждевременно поседевшая жидовка подошла ко мне с вежливой вопросительной улыбкой; я даже голову склонил, чтобы ответить ей. А она, в судороге скотской ярости, подняла руку и мазнула чем-то по моему лицу – по верхней губе, по носу, по левой глазнице.

– Поноси-ка вот это, – сказала она.

«Этим» были вши.

Разумеется, я отправился прямиком к Болдемару Зюльцу.

– Это могло оказаться очень серьезным. Вам повезло, мой Комендант.

Я нахмурился, глядя на него снизу вверх (меня уложили навзничь на стол под сильной лампой).

– Сыпной тиф? – спросил я.

– Камчатскую вошь я узнаю с 1-го взгляда, – сообщил он и показал мне сжатого пинцетом грязного крабика, – а эта тварь европейская.

– Ну, транспорт пришел из Нидерландов. Из Вестерборка, не так ли?

– Знаете, Пауль, заключенные, они ведь готовы сгребать гнид с трупа русского и подсовывать их под воротники наших мундиров. В прачечном бараке. Экзантемный тиф. Весьма неприятная вещь.

– Да, они проделали этот фокус с унтерштурмфюрером Кранефусом. С ними должен был разобраться Прюфер. А стало быть, надеяться практически не на что.

Зюльц сказал:

– Снимите одежду. Аккуратно сложите ее и запомните, где она лежит.

– Зачем?

Он напыжился, словно собираясь произнести: «Дезинфекция!»

Мы оба загоготали как безумные.

– Пойдемте, Пауль. Просто надежности ради.

Ну ладно. Полное и значительное облегчение!

– Поноси-ка вот это, – сказала она.

За прошедшее время мне удалось устроить так, что Алису Зайссер перевели в маленькую тюрьму, находящуюся в подвале ГАЗ, – в результате у нас с ней появилась возможность проводить вместе драгоценные часы.

Когда мои тяжкие дневные труды завершаются (известно ли вам, что я порой засиживаюсь в моем кабинете далеко за полночь?), я заглядываю к малышке Алисе, как правило, принося что-нибудь «вкусненькое» – чернослив или кусочек сыра, и она благодарно поглощает его!

И чем же мы с ней занимаемся? Да просто беседуем. О прошлом, о весенней поре наших жизней, об общем для нас опыте – увитых зеленью беседках и рощицах нашей любимой сельской Германии. Она забавляет меня рассказами о ее летних шалостях на золотых песках Померании, между тем как я развлекаю ее историями о Хардтском лесе и моем вороном мерине Йонти – его струистой гриве, его мерцающих глазах!

Конечно, обстановка для бесед не идеальная.

– Зато вы в безопасности, Алиса. Побудете здесь хотя бы до того, как уляжется эта мания селекций. Безудержных селекций, и не только в лазарете, повсюду. Я ведь не могу уследить за всем сразу, сами понимаете.

Ее уважительная благодарность не знает границ.

– О, я верю в вас, Пауль.

О каких-либо неприличностях и речи идти не может. Я отношусь к ней благоговейно, для меня она – вдова павшего товарища. Более того, я вижу в Алисе своего рода подопечную, протеже, которую я должен неутомимо наставлять.

Она сидит, довольно чопорно, на своей узенькой койке, сложив на коленях руки. Я же предпочитаю расхаживать взад-вперед, как заводной, по маленькому свободному пространству между скамеечкой для ног и химическим туалетом.

– Я иногда очень скучаю по свежему воздуху, Пауль.

– Ах, Алиса, так уж оно устроено. Предупредительное заключение, нет?

Да, «Ячейка», еженедельные собрания в подвале занюханной столовки самообслуживания, бесконечная Диалектика! «Обращение продукта в ценность, надстройка над экономической базой, закон возрастающего обнищания…» Будучи сначала теократом, затем монархистом, затем милитаристом, я не устоял перед чарами марксизма – пока не отбросил «Капитал» и не приступил к усиленному изучению «Моей борьбы». И ко мне не замедлило прийти озарение. Страница 382: «Детище еврея Карла Маркса, учение марксизма, есть… превращение в определенный политический символ веры… превратных представлений… И все это… он поставил на службу своей собственной расе… Марксизм систематически планирует передать власть над миром евреям». Ну, с логикой такого калибра не поспоришь. Нет: quod erat demonstrandum^[69]. Следующий вопрос, пожалуйста.

…Знаете, в те дни Ханне была свойственна своего рода спотыкливая неграциозность, она еще не приобрела осанки и выдержки, которые отличают ныне фрау Пауль Долль, первую леди Кат-Зет. И будем честны: нет в конечном счете ничего более тошнотворного, чем обожание девочек-подростков – присущая им ужасная манера открываться полностью, со всем их щенячьим жирком и жарким дыханием. Я просто-напросто ждал, когда она утомит дружищу Крюгера, что со временем и случилось (он начал то пропадать, то появляться снова). Но что произошло потом?