Читать книгу - "Деньги - Мартин Эмис"

— У тебя одиночная камера?

— Нет. — Алек откинулся на спинку стула. — Вернее, по замыслу-то одиночная, но там еще два человека. Жуткая скученность в этом заведении. Сплошные взломщики, аферисты и прочее жулье. У нас даже есть свой чайничек. Атмосфера самая непринужденная, кто бы мог подумать. Первым же утром просыпаюсь, и ощущение просто зашибись, ну, как в детстве. Я, значит, потягиваюсь и думаю, ну, сейчас выпью чашечку чая, а потом прогуляюсь до... И тут вспоминаю. Как обухом по голове.

— Ничего себе.

— Именно. Такое, кстати, облегчение было. Я-то думал, что с моим акцентом и пяти минут не протяну, по стенке размажут. Но ничего подобного. Похоже, тут единственное место во всей Англии, где классовая система еще работает.

Я закурил и ждал продолжения.

— Наверно, все дело в четкости речи. Остальные-то здесь, что заключенные, что персонал, говорят так, словно только что научились. Они все не могут взять в толк, каким образом меня сюда занесло. На этой почве у них натуральная паранойя. У уголовников, у замначальника — у всех. Даже начальник иногда спускается ко мне в камеру, за жизнь поговорить.

— А кормят как?

— Отвратительно. Все на соевой основе. Вполне питательно, но очень уныло. Знаешь, я всегда думал, что они кладут в кофе бром. Но этого, оказывается, и не нужно. Ничего они в кофе не кладут. И собственно кофе — тоже не кладут. Лесбия Беузолейль могла бы ходить тут в чем мать родила, и никто бы на нее даже не взглянул. Ну, может, попытались бы на стенку пришпилить. Серьезно, целый день ощущение такое, словно только что дрочил раз десять подряд. Это все еда и воздух, и клаустрофобия.

Мы сидели в готическом кафетерии. Если задрать голову, можно было подумать, что находишься в школе. Наверху, между окнами каретного сарая, плыли в лучах света пылинки, стометровка вольным стилем, и дарила терпимость к людскому шуму и гаму внизу; где заключенные сидели по одну сторону убранных желтой клеенкой столов, а посетители (женщины, дети, старики) — по другую, на кухонных стульях. Ни тебе кабинок, ни железных решеток. Если хочешь, можно было взяться за руки. Можно было целоваться. Заключенные со стажем выделялись длинными чуткими носами, и у некоторых вид был какой-то недоделанный. Они сидели на скамейке непринужденно откинувшись, жестикулировали покорно, будто оправдываясь. Женщины их беспокойно балансировали на краешке своих стульев, всем видом проявляя заботу, готовность в любой момент припасть к полу. Дети молча ерзали и зыркали по сторонам — в общем, демонстрировали чудеса выдержки, самое лучшее поведение.

— Я принес блок сигарет, — сказал я, — и дюжину вина.

— Спасибо. А ты...

— Я очень удивился, когда мне сказали, что можно принести. Полбутылки вина в день — мало, конечно, но лучше, чем ничего. Я все оставил дежурному.

— А ты книжек принес?

— Чего?

— Вот недоумок! Завтра принеси, а? Обещай, что принесешь. Как по-твоему, чем я тут весь день занимаюсь? В здешней библиотеке одни вестерны и триллеры, и то всего ничего, плюс половина страниц выдрана или залита чаем, или все в соплях. Последние несколько дней вообще пришлось за Библию взяться. Оно бы и ничего, но все начинают думать, что я свихнулся. Принеси каких-нибудь книжек.

— Я даже не знаю, что тебе нравится.

— Да что угодно! Я список дам. Романы, исторические книжки, путешествия — что попадется. Что угодно, хоть поэзию.

— Поэзию? Здесь?

— Ничего, рискну.

На Алеке был темно-синий комбинезон— как у французского работяги-синеблузника или даже какого-нибудь нововолнового малыша-нарциссиста на пробах в «К. Л. и С.»... Только увидев Алека в, так сказать, тюремной робе, я ощутил, насколько глубоко он пал. Не надо, мысленно взмолился я; хватит, глубже не надо. Иначе он просто исчезнет. Все сидящие здесь преступили черту, все они согрешили против денег. А теперь, говорят деньги, настал час расплаты.

— Кстати, случайно вспомнилось, — произнес я. — У тебя часом шести тысяч не завалялось?

Алек почесал макушку. Шевельнул острым носом.

— Я очень извиняюсь. Так неудачно все вышло...

— Что вышло-то?

— Часть я отдал Эйлин, а остальное попытался удвоить на рулетке. Не самая блестящая мысль, согласен. Да и все равно мало было. Черт, видел бы ты меня в зале суда. Чуть до инфаркта не дошло. Когда этот старый кретин в парике, когда он приговор зачитывал — я подумал, что, наверно, речь о ком-нибудь другом. Не обо мне же. И это ведь только для доследования. Вот если девятого не выгорит, тогда я влип серьезно.

— Ямогу как-то помочь? — быстро спросил я.

— Да нет. С такой величиной залога — даже просить неудобно. Что сказала Элла?

— Почти ничего. Ты сильно зол на нее?

— Ну, так... Когда все время ссоримся и злимся друг на друга, бабе приятно осознавать, что закон на ее стороне — судья, пять сотен, да еще и Брикстон. Вместо того чтобы швырнуть в тебя пепельницей, она швыряет тебя в тюрьму.

— Ничего себе. Я бы...

— Она не виновата. Это какая-то чисто юридическая закавыка, из-за детей. Самое смешное, — произнес Алек Ллуэллин и описал кадыком восьмерку, — самое смешное, что Эндрю даже не мой сын.

— Откуда ты знаешь?

—Только посмотри на него. На его волосы. Посмотри на Мандолину. Небо и земля.

— Ты уверен?

— В тот месяц мы были совсем на ножах, я не спал с ней ни разу. Она говорит, что я засадил ей, когда напился. Но если я так напился, что все забыл, то засадить уж точно не мог. Короче, Элла пришла ко мне в первый же день, как меня упекли, и выплакала все глаза. Она, кстати, говорит, что пыталась дать делу задний ход.

— Да ну.

— А как Селина?

— Нормально. И, между прочим, абсолютно верна мне.

— Дурачина ты, простофиля.

Я назвал его среднюю школу. Назвал его высшую школу. Назвал колледж, в котором он учился в Кембридже.

— А теперь Брикстон, — проговорил я. — Что дальше?

— Пентонвиль. — Он достал очередную сигарету из моей раскрытой пачки. — Школа жизни, мои университеты и тэ дэ. Каждый день что-нибудь новенькое узнаешь. Например, что тебя заказали, дружище.

— А, это, — невозмутимо отозвался я. — Как же, слышал.

— Мне тут один мелкий воришка рассказывал. И заказ тоже довольно мелкий. Фунтов на пятьдесят или около того.

— А кто заказчик?

— Этого он не знал или не мог вспомнить. Зато он помнит формулировку.

— На пятьдесят фунтов? — сказал я, чувствуя странную обиду или унижение. — Подзатыльник, что ли? «Крапивка»?

— Один удар в лицо тупым предметом. Ладно, сделаю-ка я пока список. Не забудь только про книжки, понял?