Читать книгу - "Мама, не читай! Исповедь "неблагодарной" дочери - Катерина Шпиллер"

Но тогда в 87-м ни я, никто вокруг ничего этого не знал и знать не хотел. А со мной стали происходить неприятные вещи... Страх за дочь стал настолько кошмарным, что иногда мне казалось, я не выдержу и выпрыгну из окна. Я боялась всего: микробов и вирусов, собак и кошек, просто злых людей. Казалось, весь мир ополчился против моей девочки, и моя задача — спасти её, уберечь от всеобщего заговора. Но разве равны мои силы злым силам всего света? И от этой неравной битвы я начинала сходить с ума...

А ко всему прочему скоро выяснилось, что у дочки проблемы со здоровьем. И серьёзные. Ей понадобилась помощь невропатолога. Но перед тем, как мы нашли хорошего врача, у нас успели побывать две «скорые». Алисе было плохо...

А меня изматывал мастит. Я лежала с температурой 40 и не могла поднять головы, впадая в беспамятство... Сквозь бред, озноб и адскую боль я слышала, как плачет моя девочка, но не было сил к ней подойти... А Шурик ушел куда-то... Боже, куда же он ушел? Ах, да! Он же побежал в телефон-автомат вызывать мне «скорую». Это была третья «скорая» в нашем доме за один месяц, теперь уже для меня. Наверно, и этот ужасный период не пошёл на пользу моему мозгу...

К счастью, врач для дочки был вскоре найден. Алису начали успешно лечить, правда, с оговоркой, что полного выздоровления, воз-можно, ждать придется долго, а последствия болезни могут сказаться и позже... К счастью, мы вытащили Алису из болезни, и вроде как без последствий (тьфу, тьфу, тьфу!). Но лечение длилось больше года. Дома, три раза в день, точно по часам, я давала ей лекарства: капала их в ротик, строго отмеряя количество, ни капелькой больше, ни капелькой меньше. Каждый день, по три раза... И тихонько «сбрендивала» от страха. И от чувства вины.

Оно, это чувство, душило меня, как удав. Я была убеждена, что всё происходит с дочкой по моей вине: я что-то делала не так, где-то ошиблась. Одним из проявлений её болезни было то, что она вроде как сосала грудь во время кормления, но молоко не высасывала: у нее не было сил, она уставала сразу и моментально засыпала. И ничего в результате не ела. Через полчаса девочка просыпалась и начинала кричать.

— Газики! — говорили все вокруг и советовали укропную водичку. Кто ж мог понять, что ребенок просто голодный!

Когда это выяснилось, я полдня рыдала. Боже, моя деточка всё это время плакала от голода, а я не знала! От ужаса осознания этого я самым натуральным образом рвала на себе волосы, била себя по щекам, ненавидела себя, как самого злейшего врага! И долго не могла успокоиться...

Однажды, когда Алисе был уже почти год, мы о чём-то в очередной раз поспорили с мамой. Ей-богу, не помню, по какому поводу, ибо он был ничтожен и не имел никакого отношения к ребенку. Но мама имела привычку в любом споре принимать бойцовскую стойку и бить ниже пояса, наверняка, в самое больное место:

— Что ты можешь понимать? Вот, к примеру, какая ты мать? У тебя грудной ребенок от голода орал, а ты даже не понимала этого! Тоже мне — мать...

Лучше бы она меня ударила ногой. Или сразу убила. Я аж задохнулась от этого «аргумента». И замолчала. Долго еще у меня не было сил ни спорить, ни разговаривать с ней вообще.

Уже после мне пришло в голову, что я могла ей ответить адекватным укором. Ведь она, опытная мать двоих детей, дважды бабушка тоже не догадалась, отчего её внучка плачет после кормления? Разве не она советовала укропную воду? И не она ли твердила о том, что не надо брать ребенка на руки, когда он кричит: покричит, мол, и успокоится, а к рукам нельзя приучать. Так что, не тебе, мама, было упрекать меня за медицинское невежество!

...Когда-то одна простая женщина поведала мне незатейливую мудрость:

— В ссорах с близкими никогда нельзя говорить слова, после которых нет хода назад.

Так вот, моя мама в любом споре умудрялась сказать «последние» слова, после которых становилось непонятно, как дальше с ней общаться, как существовать вместе:

«Ты — ужасный, конченый человек»;

«Ты мне больше не дочь (не внучка)»;

«Я от тебя отказываюсь»;

«Я разочарована в тебе совершенно»;

«Ты навсегда потеряла моё уважение».

В общем, «без права переписки». И никогда она не слышала от меня, да, по-моему, и ни от кого, в свой адрес ничего похожего. Потом она как-то легко выходила из ситуаций, будто ничего и не было. Для нее любое выражение было лишь фигурой речи. А я и потом моя дочь долго отряхивались от грязи, зализывали раны и не могли забыть «последних слов», после которых, по идее, нет хода назад. И ведь все эти вербальные удары под дых мы получали очень часто по совершенно ничтожным поводам! А мама выходила из спора с гордо поднятой головой и с чувством удовлетворения от мук поверженных врагов. Очевидно, она всегда руководствовалась христианской идеей, что враги человека — ближние его.