Читать книгу - "Сандаловое дерево - Элль Ньюмарк"

В самые скверные дни Фелисити начинает бредить, принимает спинку кровати за Мрачного Жнеца, кричит, чтобы он отступился от ее ребенка. Потом снова заходится в приступе кашля. Халид, осторожно ступая, подходит к дверям с чайным подносом и оставляет его на полу, а водоносы передают миски с подогретой водой прямо через окно. Я настояла на том, чтобы Лалита прикрывала рот и нос, входя в комнату.

Слуги встревожены, но не вероятность смерти тревожит их. Смерть в Индии — дело привычное и обыденное, здесь долго не живут. Мусульмане верят в обещанный рай, а для индусов жизнь — всего лишь короткий промежуток между двумя перевоплощениями. Эта странная мемсаиб, которая ведет себя не как англичанка, но и не как индианка, умирает в глуши, по слухам нося под сердцем ребенка, которого тоже нельзя отнести ни к одной из каст. А в это самое время европейцев в Дели режут в их собственных домах и сипаи ожесточенно сражаются с британцами в Бенаресе и Аллахабаде. Это и сбивает слуг с толку.

Как и меня.

Я выключила фонарик, и кухня погрузилась в темноту. В Масурле нет могилы Фелисити, вернуться в Англию она из-за болезни вряд ли смогла. Что же случилось с ней и ее ребенком?

Я плотнее закуталась в накидку, поежилась — память словно выстрелила строчкой «расстелила кораллово-бирюзовую шаль под сандаловым деревом». Я прижала лицо к ткани, вдыхая запах шерсти, пыли и чего-то еще, напоминающего камфору. Должно быть, она хранилась в каком-то сундуке. Провела ладонью по мягкой шерсти — ее и впрямь сплели пальцы Аделы, и она укрывала когда-то плечи Фелисити. Они были. Они жили.

Никакого дупла в сандаловом дереве я прежде не замечала, но, с другой стороны, и не искала. Тихонько выйдя из дома, я спустилась по ступенькам веранды и остановилась под деревом, залитым лунным светом. В сумраке, под покровом густой листвы и глубоких теней разглядеть я ничего не смогла и вернулась в дом, решив, что посмотрю утром.

Я сложила странички дневника Аделы, аккуратно, заботливо подровняла, точно владелица этих листков, но тут же одернула себя — нет, не владелица, всего лишь распорядительница. Перевязать красивой лентой, чтобы было совсем уж по-викториански, и спрятать в ящик, под белье? Но это выглядело бы намеком на желание сохранить их у себя. Я положила листочки в сумку — вместилище удобное и позволяющее хотя бы на время отложить принятие бесповоротных решений. Я сознавала, что при следующем визите в Симлу должна вернуть листки на место, и понимала, что не стану этого делать. История Аделы и Фелисити уже поселилась во мне, и я хотела знать больше.

Взгляд мой пробежался по укрывшимся тенью уголкам кухни — от старой плиты, на которой Адела готовила свой бульон, и закопченной стены — тогда еще новой и едва тронутой дымом — к настенным часам, относительно недавним, судя по выполненному в стиле ар-деко циферблату. Кухонный стол вполне мог прибыть из коттеджа где-нибудь в Котсуолдсе — грубоватый, из крепкого английского дуба, с рамной опорой, окруженный стульями с решетчатой спинкой, популярными в 1930-х. Скорее всего, весь комплект привезли из Англии в годы между мировыми войнами.

Дневник подождет, а вот где остальная мебель Фелисити? «Горбатый» диванчик и обитый парчой стул были определенно викторианскими, но почти все остальное выглядело новее. Мебель в столовой отличалась теми же простыми линиями, что и наша «горка», оставшаяся в Чикаго. Лампа на приставном столике в гостиной выдавала характерные черты стиля 1920-х, как и зеркало над каминной полкой.

Вполне возможно, что дневниковыми страничками выстлали ящики комода, отправленного на какой-нибудь склад в Бомбее. Или они так и валяются в шкафу у нашего хозяина, который вывез часть меблировки, купив бунгало. Записки, которыми, по словам Аделы, обменивались Фелисити и ее любовник, никто, может быть, и не прятал — о них просто забыли, и они лежат в альмире, задвинутой в угол антикварной лавки где-нибудь в Кенсингтоне. Время могло разнести оставшуюся часть истории по двум континентам, но я надеялась, что дневник Аделы, хотя бы часть его, покоится в дупле сандалового дерева.

Я вернула накидку-шаль на диван, повесила сумочку на дверную ручку в спальне и забралась в постель. Мартин дышал ровно, кошмары, похоже, его в эту ночь не тревожили. Я смотрела на его спокойное, расслабленное лицо, то лицо, что полюбила сразу. По утрам оно бывало другим, немного сердитым, немного напряженным, немного испуганным, но во сне… Я смотрела на него и видела — любовь моей жизни все еще здесь. Как развестись с послевоенным Мартином, когда настоящий Мартин, мой Мартин, все еще здесь?