Читать книгу - "Большая собака - Татьяна Соломатина"

– Чара родила, щенков почти разобрали. Остались только двое. Кобелёк и сучка, – продолжает рассказывать муж Автору, взяв на руки маленького трясущегося кутёнка большой собаки и аккуратно, нежно поглаживая его. – И вот один работник, столяр, Лёха-хохол, присмотрел себе кобелька и стал подкармливать. Чтобы, значит, привыкал. А эту, – муж Автора гладит маленького щенка большой собаки по голове, и он перестает труситься и начинает тихонько животворяще-звучно всхлипывать и скулить, – бил. Ногами. Потому что она тоже подбегала к прикорму. Как подбегает любой ребёнок туда, где дают конфеты его родному брату. А тот бил. Да так, что она уже задние лапы начала волочить. Бил до ушиба позвоночника, представляешь?

Автор не может себе представить, как можно брату давать конфеты, а родную сестру бить ногами до ушиба позвоночника, запрещая брать конфеты.

Маленькая сучка начинает плакать на руках у мужа Автора, как плачут дети, когда совсем страшное уже позади и больше не будет больно, и будут конфеты, и будет покой и свой дом, и тепло, и любовь, но надо выплакать то, что было. Выплакать страшное. Начинает плакать, как плачут дети не тогда, когда им не разрешают есть ананасные конфеты, а как плачут они в сильную грудь, в успокоение и умиротворение от уже случившегося, оттого, что уже не исправишь, оттого, что уже прошло, но было больно! Было больно! Было больно! И с каждой такой маленькой слезой страшное былое больное уходит, утекает в ту часть безвременья, что подлежит уничтожению, окончательному сожжению на адовых сковородах. Потому что ад – это вовсе не место бесконечных мук, где всех нас и всех их ждёт расплата по кредитам. Всё совсем не так. Ад – это печи, муки утилизирующие. Горят не грешники. Сгорает грешное. У кого – при жизни – чужое, у иных – после смерти – своё. Увы, температура в геенне огненной для всех одинакова, и каждый градус по Цельсию ощущается своей собственной шкурой в обоих случаях. Муки ждут и тех и других – всех нас, – разница лишь в том, какая «ткань» останется на месте «адова ожога» – радость света или темнота пустоты. Но вечной боли не будет ни у кого. На правах Автора, создавшего эту пространственно-временную нишу, гарантирую! Так что можете уже брать мою гарантию и не бояться того ада, которым вас пугают конфессиональные кликуши, как пугают глупые бабки малышей: «Будешь плохо себя вести, попрошу тётю-доктора сделать тебе укол!!!»

У маленького щенка большой собаки нет своего грешного, и она всхлипывает, и тонкие струйки совсем не собачьих слёз уносят чужое грешное, очищая её собственную душу для светлого, радостного, как будто кто-то полил туда свежей родниковой живой воды.

– Она уже тихо лежала в углу, никого к себе не подпускала, даже Чару. Я не говорю уже о людях. Отказалась от воды и собралась подыхать. – Маленький щенок большой собаки засыпает на руках у мужа Автора и только чуть-чуть вздыхает и поддёргивает веками и передними лапами во сне. Он идёт с ней на веранду, садится, тихонько покачивая, как ребёнка, и продолжает:

– Я пока дела решил, то да сё. Смотрю, кто-то лежит в дальнем углу. Кто-то маленький. Санёк мне говорит: «Щенок Чары. Никто не взял. Кому нужна сучка? Лёха-придурок ногами забил до полусмерти. А что я ему скажу? Столяр он хороший. Кобеля забирает, а эта лезла, когда он прикармливал». Я встал, собрался подойти, а он мне: «Пустое. Всё. Никого не подпускает. Пусть отмучается». Я все-таки пошёл, и тут она ко мне поползла. Из последних сил. Я на корточки в двух шагах присел. Решил: доползёт – возьму хоть какую. Хоть искалеченную. Вот, видишь, доползла. На брюхе, подтягиваясь передними лапами. Мордой в ладонь ткнулась, вздохнула, как будто долго-долго ждала именно меня и дождалась. И, руку тебе даю на отсечение, сознание потеряла, или что там у неё. Ты не знаешь, собаки теряют сознание? Санёк мне: «Кому нужна больная психованная сучка?!» А я ему: «Нам! Нам нужна больная психованная сучка. Папа вообще любит больных психованных сучек!»

Простите, но в этом месте повествования Автор соображает, что она забыла дать ещё одно разъяснение. А вернее – оговорку. Точнее – комментарий. Прецизионно-творческий приём. А то как-то несправедливо получается. «Автор», «Автор» и… муж. У мужа Автора тоже есть собственное имя. И это имя – Папа. И имя это до того собственное, что уже давно никто «диву не даётся», как не удивляются моряки «деду». Ругает он, например, кого из работников: «Вам что Папа сделать велел?!» А они слушают. И всё нормально. Вот до какой степени имя собственное.

Ещё раз простите забывчивого Автора. Так вот…

Автор с Папой соглашается, только вслух ничего сказать не может, потому что вдруг что-то сдавливает гортань, и она сама рыдает, как больная психованная сука. Как рыдает иногда каждый ребёнок, каждая женщина, каждая собака и даже каждый мужчина, рождённые живыми на этой планете.

Маленький щенок большой собаки быстро выздоравливает, потому что любовь и забота – лучшие лекарства. Особенно на фоне лучших лекарств. Никто не отбирает больше у подросшего щенка большой собаки её и только её «конфеты», и со временем из неё вырастает большой красивый ротвейлер, умный, хитрый, весёлый и привязанный к Папе так крепко, как может быть привязано к матери дитя лишь в утробе. Отношение большой красивой суки к Папе – квинтэссенция любви. Любви в том виде, в каком её задумал Бог. Патентованной любви, а не тех генерических[85]препаратов, что производим мы, люди, пытаясь усовершенствовать не поддающуюся нашему анализу первичную формулу.

Но наша повесть всё-таки о больших собаках-кобелях, не правда ли? Автор в течение трёх предыдущих историй неизбежно вводила в повествование крупных собачьих особей мужского пола. А тут какая-то сука! Автор всегда идёт по выбранному пути, не оступится она и сейчас. Имейте смирение, перестилая утекающие воды страниц.

Красивая большая собака Чака выздоравливает, оказывается очень жизнерадостной и жизнелюбивой. Она играет и растёт-растёт, ест говяжьи сахарные косточки, овсянку на мясном бульоне, свежие овощи и даже изредка – все дети и даже взрослые любят отравиться не только кока-колой, но даже чипсами, – сухой собачий корм от лучших производителей. Она гуляет с Папой и Автором по смешанным подмосковным лесам, с радостным лаем несётся на берег водохранилища и кусает мелкую прибойную рябь. Для неё строится просторный светлый вольер с деревянным настилом – её собственный двор. В её собственном дворе возводится её собственный дом – огромная будка, обитая утеплителем и изоляцией, с тамбуром и крылечком. Красивая большая собака Чака с лёгкостью выучивает команды, исполняя их куда быстрее и точнее, если их даёт Папа, а не Автор. Потому что к Автору Чака относится скорее как к сестре, чем к собачьему богу или хозяину. И Автор, наконец, понимает, что большая красивая сука – не её собака. Чака – собака мужа Автора. Та самая кармическая собака, единожды случающаяся с каждым из нас. Та самая собака, для которой мы – Спаситель. Так что не вся гармония небесных сфер достаётся Автору, а лишь благозвучие отдельных аккордов…

«Какая разница? – думает Автор. – Нас не существует по отдельности. Мы – воплощённый миф о половинках, с той только разницей, что мы не легенда, а обычные живые люди. И наша большая красивая собака каждый вечер сидит с нами у мангала и смотрит в огонь, склонив голову набок. И носом закидывает наши руки к себе на большую красивую голову. И подставляет нам свою заветную собачью полоску – между глаз и по носу, – чтобы мы провели по ней нашими пальцами».