Читать книгу - "Тяжелый путь к сердцу через желудок - Маша Трауб"

Или в санаторий, на все готовое. Чтобы не стоять на кухне, не бегать по магазинам. Но они снова ехали на дачу. А это, между прочим, еще и почти сто верст от Москвы!

Горохов ушел красиво — ничего не делил. Дочь Галка подросла, и необходимость в даче отпала. Нина была этому только рада — сплошное облегчение. Сейчас же она испытывала небольшую неловкость от того, что обнадежила дочку и — прокатила. Решила — продам дачу и деньги вышлю Галке. Пусть небольшие, но все-таки. Это хоть как-то ее утешит.

Дала объявление, и желающие тут же нашлись. Потенциальные покупатели заехали за ней в воскресенье.

Нина села сзади. Мужчина за рулем был отъявленным весельчаком с хитрой кошачьей физиономией — хохмил всю дорогу, рассказывая старые и довольно пошлые анекдоты. А женщина, его жена, за весь неблизкий путь не проронила ни слова. Мужчина говорил, что семье необходим свежий воздух — детишки, понимаете ли! Вот Люсенька, — он кивал на жену, — и любимая теща.

«Понятно, — подумала Нина, — хочет свою Несмеяну кривомордую сбагрить — хотя бы на лето. Вместе с отпрысками и вредной старухой. Сбагрить и — гулевонить три месяца, а то и четыре».

Доехали. Вышли из машины, и Нина с трудом открыла заржавевший замок. На участке было прохладно, несмотря на очень жаркий и солнечный день. Трава выросла по колено — и это в начале июня. Да и сад так разросся, что сама Нина его не узнала. Яблони и вишни цвели, и казалось, что на деревья накинули легкий кружевной оренбургский кипенно-белый платок.

Нина остолбенела от такой красоты.

Она открыла входную дверь, и из дома пахнуло затхлой, застарелой сыростью. Покупатели пошли смотреть дом, а она вышла в сад и села на скамеечку. Дышалось так, словно внутри ее наполнили покоем и счастьем.

Нина закрыла глаза и услышала легкий шелест листьев и нечеткий, отдаленный голос кукушки. Покупатели вышли на крыльцо и о чем-то заспорили. Тихо шипела угрюмая жена и подхохатывал муж-весельчак.

Нина прошлась по участку, потрогала уже набухшие кисти сирени, почки на огромном, разросшемся за годы чубушнике, увидела острые темные стрелы пробившихся нарциссов и светло-зеленые мясистые листья ранних тюльпанов. Позади участка, среди сорной травы, обнаружила заросшую клумбу с первоцветами — сиреневыми, желтыми, белыми. Она присела на корточки и погладила их.

Сели в машину. Долго молчали, а потом хмурая женщина объявила:

— Дом ваш нас не интересует! Совсем! Развалюха, а не дом! Наверняка все прогнило! Его надо сносить и строить новый.

Муж смущенно молчал.

— Так вот! — продолжила его угрюмая супруга. — Дом ваш нам не нужен. Участок, согласна, неплох. По крайней мере — зеленый. Дайте адекватную цену, и можем начать разговор.

— Я подумаю, — тихо ответила Нина.

Оставшуюся дорогу молчали. У Нининого дома остановились. Она вышла, заглянула в водительское окно и твердо сказала:

— Дом я вам продавать не буду! Вы уж простите, что потеряли время.

Весельчак захлопал глазами и растерянно посмотрел на жену.

— Почему не будете? — нахмурила брови та. — Что это за фокусы такие?

— А я передумала! — весело сказала Нина и, махнув рукой — дескать, не обессудьте! — быстро пошла к своему подъезду. — Какой-то переворот в сознании, — бормотала она. — Просто переворот! Больше всего на свете я хочу… Жить на этой даче и разводить цветы! Нет, я определенно сошла с ума! — думала Нина, вертясь перед сном. — Я и цветы! Сумасшествие какое-то, вот прямо, ей-богу!

В первый раз в жизни ей захотелось на пенсию. До этого и подумать о ней было страшно!

Но до пенсии было еще целых пять лет, а вот положенный отпуск маячил на горизонте. Через две недели Нина, собрав кучу сумок и вызвав такси, отбыла на дачу. Настроение у нее было прекрасным.

Работы там было, конечно же, невпроворот. Привести в порядок дом, отмыть, просушить, выкинуть старое и ненужное.

Через неделю дом сверкал, пах свежепокрашенными полами, чистым бельем и только что сваренным борщом.

«А вот теперь, — вожделенно подумала она. — Теперь мы займемся участком!» И в предвкушении этого спала она тревожно и беспокойно, с одной только мыслью — скорее бы утро! И не дай бог — дожди!

И когда утром все-таки пошел дождь, она вышла на крыльцо и почему то расплакалась.

«Дура какая! — ругала она себя. — Нет, не дура — стервоза! Дачу ей захотелось! Цветочки сажать! Бред какой-то. Жила без этих цветочков, и вот — приспичило! Эгоистка и дрянь».

Конечно, глубоко в душе она понимала, что от дочери отвыкла, а к внучке привыкнуть так и не успела — прикипаешь к тому, с кем вместе живешь, кого растишь, в кого вкладываешь. А этого ее лишили. Или она сама себя лишила. Что разбираться?

Жизнь дочери в далекой Болгарии была слегка призрачной — нет, знала, что все хорошо и… Это ее вполне устраивало.

Одиночество — такая штука… Привыкнуть к нему трудно, а уж когда привыкаешь… Поди вытащи человека из него добровольно!

Возможно, человек этого хочет, но еще больше — боится.

«Дачу — на продажу, деньги — Галке», — решила Нина и стала собираться домой.

Покупатель по новому объявлению появился через два дня.

Приятный мужской баритон посетовал, что машины у него нет и ехать придется на электричке.

— Не привыкать, — ответила Нина, и сговорились на завтра.

Встретились на Казанском, у касс. Обладатель баритона оказался мужчиной за шестьдесят или около того. Лысоват, чуть полноват, все в меру, одет аккуратно и по-молодежному — джинсы, ветровка, кроссовки. В руках — спортивная сумка.

Представился:

— Игорь Сергеевич, можно без отчества.

Нина усмехнулась:

— Зачем же так сразу? — И добавила: — Нина Ивановна.

Сели в поезд, и попутчик раскрыл газету. Нине это понравилось — никаких разговоров «за жизнь». Настроение было довольно паршивое, что говорить.

Потом она задремала и проснулась за две остановки до нужной.

Вышли на перрон. Игорь Сергеевич потянулся, сделал пару глубоких вздохов, подхватил Нину под руку — впереди была довольно крутая лестница, — и они двинулись в путь. Завязался разговор — сначала про раннюю весну, обрушившуюся несусветной, совсем не весенней, жарой. Потом про цены, взлетевшие после последних событий. Оказалось, что он весьма осведомлен в этом вопросе, и Нина сильно удивилась.

Наконец дошли. Пока Нина отпирала дом, он ходил по саду, трогал стволы давно не беленных яблонь, растирал в ладони лист черной смородины и, прикрыв глаза, жадно вдыхал его терпкий и сладкий, совсем уже летний запах.

По дому он прошелся с интересом, задал пару неглупых вопросов и, наконец, сказал:

— Нина Ивановна, милая! А зачем продавать такую вот красоту? — И тут же извинился за излишнее любопытство.