Читать книгу - "Маримба! - Наталия Терентьева"

Не потому, что от Нее светло,

А потому, что с Ней не надо света.

И. Анненский.

– Мам, что такое маримба? – спросила меня Катька.

– Маримба – точно не каримба, – пробормотала я, разбирая чемодан. – Черт, а зачем мы столько пляжных сарафанов взяли, не на теплые моря ехали… А что?

– Да просто прочитала сейчас, висит афиша около гостиницы. Концерт сегодня во Дворце…

– Кать, ну только что приехали, какой концерт, а? Все мятое…

– Я поглажу! – встрепенулась Катька. – Тебе какое гладить? Черное, короткое?

– Да любое. А что за срочность такая? Целый месяц впереди, находишься!

– Не знаю. Очень интересно. Там бас будет петь, а аккомпанемент на маримбе.

– Ну если бас… Тогда пойдем. Может, тебе что-то из репертуара подойдет.

– Мам!

– Да ладно. – Я поцеловала смеющуюся Катьку. – Или мне.

– Ты хочешь петь? – осторожно спросила Катька.

– Нет, играть! Маримба, это, кажется, огромный ксилофон. Что-то вроде того, с трубками, через которые идет звук. Пойдем послушаем. Я в детстве играла на металлофоне, в детском саду. Увлекательное занятие. Пойдем. А бас наверняка что-нибудь комическое споет. Соответствующее приподнятому настроению приезда.

Катькин огромный голос, не вмещающийся ни в какие понятные рамки, действительно справится если не с басовыми, то с баритональными партиями. Только зачем они Катьке, тонкой трепетной красавице, не стремящейся становиться певицей? И мне, уставшей с дороги – сутки, с пересадками, – зачем маримба, даже если она и похожа на мой первый музыкальный инструмент?

Все в жизни зачем-то. Зачем-то Катька пошла вокруг гостиницы, как в детстве, когда приезжала сюда совсем маленькой, – просто обежать знакомые переулочки, увидеть, что все как стояло, так и стоит. Растут толстолистые хосты в клумбах, огромные голубые ели, пышные северные кустарники. Не северные, нет. Напоминаю себе каждый раз – Балтика на широте Москвы. По крайней мере та, в которую ездим мы. Но почему всегда, приезжая из июльской разгоряченной Москвы, мы попадаем в северный мрачноватый холод? Дует ветер, выдувая назойливые, скачущие по кругу мысли, не спокойно прохладное море, стремительно бегут по небу облака, три раза на день меняется погода. Вышел с зонтом для дождя – все равно иди к морю, возможно, закроешься им от яркого солнца, которое в конце июля еще высоко, еще горячее, еще обещает лето, тепло, летние радости…

На концерт Катька нарядилась первая, стояла, ждала меня.

– Ух ты, кто такая красивая к нам приехала девушка? – Проходящий мимо хозяин нашей маленькой гостинички, а точнее муж хозяйки, высокий импозантный Альгидас, всегда небритый и непричесанный, но со вкусом и выдумкой наряженный, остановился. – Здравствуйте, здравствуйте… Думаю, издалека – мама… Нет, не мама. Это дочка так выросла…

– На двенадцать сантиметров за зиму! – похвасталась Катька.

– И зубы уже все выросли! – добавила я. – Боевым частоколом!

– Мама!..

– Так не выпали же? – пожала я плечами. – Чего ж стесняться?

Я напомнила себе – Катька уже не малыш. И Альгидас слишком хорошо понимает по-русски. Приезжая в Литву, я тут же расслабляюсь – можно выражаться свободно, все равно половины не разберут, улыбнутся, кивнут. Но Альгидас учился, когда еще «в Литве были танки и КГБ», – увы, ничего другого в массе своей люди не помнят. КГБ и танки. И при случае – лояльные, терпимые, доброжелательные, – напомнят. Немцу про дедушку, а то и папу-фашиста, охранявшего, скажем, газовую камеру, не напомнят. Почему? Потому что у них лично никого не сожгли в газовой камере? Потому что это было давно, а наши танки ушли только двадцать пять лет назад? Или просто потому, что при виде веселых, откормленных, чисто, просто и ярко одетых немцев, в основном пенсионеров, катающихся по всему миру, совершенно не вспоминается фашизм, война, концлагеря, сумочки из человечьей кожи. Мы сумочки из человечьей кожи не шили, но нас ненавидят больше, если ненавидят.