Читать книгу - "Терешкова летит на Марс - Игорь Савельев"

Его душили крепким двужильным электро-шнуром, и было непонятно, что случится раньше — порвется шнур или оборвется жизнь. Ногтями он чертил по ковру, говорят, эти следы так и остались. В сивушном озверении и панике, в разбомбленном жилище, подростки, один из которых, самый щуплый и тринадцатилетний, стоящий «на стреме», боится оглянуться в комнату…

Откуда Паша мог знать эти подробности? (Паша открыл глаза, с головной болью, с наросшими за ночь в ресницах минералами: утро красило нежным светом, гости спали тут и там, кисло и токсично после попойки.) Непонятно. Ведь все случилось в далеком городе — в Чебоксарах — и очень давно. Но эта история, все больше расплываясь, становясь призраком, все равно сопровождала Пашиного друга Данилу — везде и всегда. И на их социально-гуманитарном факультете об этом неясно нашептывали с первых же, кажется, дней первого курса.

Павел медленно, похмельно поднялся. Он так и спал в одежде, теперь противной.

Пьянка состоялась в квартире бабушки Данилы — трехкомнатной, старой постройки, невообразимо развернутой, как кроссворд. Пока бабушка лежала в больнице, Данила временно жил тут один. Это странно, как две вселенные уживались в одном пространстве, игнорируя друг друга: все эти плакаты, пирамиды дисков, хэви-металл, — и бесчисленные банки с прахом каких-то лекарственных трав, прочий нетронутый заповедник старого скарба.

На столе — две массивные рюмки, из сервиза, накрыты компакт-дисками. Кто-то не нашел других контейнеров для линз. Тризна по зрению.

Прошла неделя после того трудного Нового года, когда Паша позволил себя вытащить (он и сейчас позволил — на эту никчемную пьянку с ролевиками, с которыми тусуется Данила). Зачем?.. И вся неделя — тосклива невыносимо. Раньше хоть была сессия. Теперь не было ничего, включая праздничное настроение; и новорожденными сверкучими вечерами Паша тупо сидел дома, а по ночам — в скайпе — они с Наташей бесконечно изводили друг друга. Каждую ночь, холодея и в соплях, Павел позволял Наташе всю душу из него вынуть и валился тряпичной куклой, и начинался новый цементный день.

Теперь вместо этого он зачем-то приехал бухать в честь Рождества.

…Поначалу-то все было не так кошмарно, хотя и безрадостно. Родился и вырос Данила в Чебоксарах. Мать рано погибла. Едва ли все шло как в сказке про злую мачеху (подробностей Паша не знал, Данила, конечно, ничего не рассказывал), но завертелось: двойки, прогулы, клей в мешках, плохая компания. И кончилось довольно быстро тем, что салагу, припугнув, повели «на дело»: один «мажор» с соседнего двора хвастался, что ему купили две Sony Play Station, а отец вот-вот купит «Мерседес»…

Зверское убийство всколыхнуло Чебоксары.

В итоге Данила пошел на процессе как свидетель, он ведь побоялся даже войти в ту комнату, где пытали человека чуть старше его (а миллионов тот так и не выдал: не было никаких миллионов), да и возраст сыграл роль: в любом случае, уголовной ответственности Данила еще не подлежал. Но тогда, в наступившем аду, разницы особой не было: допросы, ужас, суд, психиатр, травля, газеты, учет в детской комнате милиции, спецшкола, ночные кошмары, ужас, ужас, ужас.

Если бы не бабушка — сошел бы с ума.

Бабушка, мамина мама, отчаянная фронтовая разведчица, а после скромный партработник фабричного масштаба, а ныне бодрая пенсионерка, примчалась в Чебоксары, трясла орденами, гремела кулаком, оформила опекунство и увезла внука навсегда.

В новом городе жизнь Данилы пошла на лад. Он в меру учился, в меру занимался спортом, молчал, отпустил волосы, взгляд в себя. Не сразу, но понял, что чебоксарская кровь будет на нем всю жизнь. С этим можно лишь смириться — и закрыться. В местной милиции его автоматом переставили на учет — до совершеннолетия. Знали в школе. Знали пацаны во дворе, настороженно безучастные. Знали соседи. Дурная слава разливалась как эфир, непонятно через какие поры просачиваясь из прошлой жизни, из другого измерения. Его даже на педагогическую специальность не хотели поначалу зачислять, и бабушка, чуть сдавшая, опять гремела орденами. А Данила и не собирался работать в школе. Он подал документы туда, где был меньший конкурс. И работать потом тоже пошел куда попало: ему подвернулась вакансия грузчика на складах бытовой химии, коробки — нетрудно, сутки через двое — удобно, и все… Полное отсутствие амбиций — как одна из форм глухоты: плевать, что о тебе говорят, как смотрят, всегда — спокойный, равнодушный. Это был его протест и его борьба.