Читать книгу - "Ложь - Тимоти Финдли"

— Какой вздор!

Лили проявила снисходительность. Отнеслась к моему скептицизму очень мягко.

— Ты не понимаешь, — сказала она. — Не каждый умеет считать звезды. А вот Колдер умеет. Я видела… — щурясь, улыбаясь, кивая, — Колдер считает звезды с тех пор, как ему исполнилось четыре года.

Как бы несносен ни был сам Колдер, предъявляя свои бесконечные претензии, — мечтательная Лилина защита не могла не растрогать. Для нее он был апостолом, и она безоговорочно верила в него.

Колдер Маддокс спал так чутко, что даже легконогий сторож, совершающий свои обходы, мог его разбудить. «Не очень-то приятно, — однажды сказал мне Колдер, — иметь слух как у летучей мыши».

Тем не менее, по словам Лили, минувшей ночью он уснул — в кресле у окна — вскоре после того, как в три часа по коридору прошел сторож. Я сама могу подтвердить, потому что слышала шаги сторожа, а чуть позже стукнула дверь — Лили вышла из колдеровского номера. (Она не умеет бесшумно закрывать двери.) Слышала я и как она спустилась по лестнице и прошагала по коридору третьего этажа. Комната Лили расположена на втором этаже, но не прямо подо мной, а в стороне.

Около пяти — перед рассветом, — когда опять проснулась, я отметила, что из всех звезд на небе осталась одна-единственная. Утренняя.

17. Утренняя звезда навевает печаль, она вечно под угрозой и ярче всего как раз перед смертью. Ее бы стоило назвать Корделией или Камиллой. Но вчера утром, в пятницу, она казалась совершенно неприступной, парила над невидимым в тумане океаном, красная, точно огонь маяка. Не очень-то мне верится, чтобы Колдер, который верил в «знаки», не ощутил укола тревоги по поводу грядущего дня, когда увидел эту багровую звезду. Однако, судя по всему, он ее вообще не заметил. Дальнейшие события свидетельствовали, что этот человек был вполне уверен в себе и не ожидал ничего дурного. «Минувшей ночью я пересчитал все звезды», — сказал он Джоуэлу, когда тот принес ему завтрак «Все до единой сосчитал!» — провозгласил он немногим позже, выйдя из лифта и направляясь через холл на террасу, а затем вниз по лестнице. «Я насчитал больше, чем все Птолемеи и Галилеи, вместе взятые!» Раз пятнадцать повторил, пятнадцатью разными способами. «Я пересчитал все звезды! Попробуйте меня превзойти!»

Превзойти его, ясное дело, никто не мог, и Колдер Маддокс встретил свою смерть чемпионом.

18. Как фотографа, меня всегда ужасно интересовал туман. Потому-то я встала, оделась и уже в шесть утра была на пляже.

Бывают дни, словно созданные для фотографирования, а бывают и другие, неподходящие. Дело тут в особенностях света. Все дни дают нам свет, но лишь некоторые дарят его. Туманные дни — как раз такие дарители. Светящиеся контуры птиц в тумане, скалы, всякие обломки на воде, мерцание песка — безусловно, самое волшебное из виденного мною, и я знала, что, если буду наготове, когда взойдет солнце, мои шансы поймать отличные кадры удвоятся.

Должна признаться, что вчера утром я бы не осталась в постели, даже если б меня привязали веревками. Ночью приехали Мег и Майкл Риш, и перспектива встречи с ними — плюс ощущение физического комфорта, какого я не испытывала уже много недель, — подняла меня на ноги и выгнала на пляж На шею я повесила обе свои камеры, «Пентакс» и «Никон», а в кофре несла полный набор линз для «Никона». Не забыла и папку с бумагой, карандаши и прочие мелочи, необходимые на день съемок А мысли мои были заняты гагарами, которых я слышала, пока одевалась. Ничто не подготовило меня к тому, что я обнаружила вместо них.

19. Насчет Найджела Форестеда постараюсь быть краткой. Дело в том, что здесь — именно здесь, в рассказе о смерти Колдера и ее последствиях, — без него никак не обойтись. Этот день не может продолжиться без Найджеловой фигуры, бегущей сквозь туман.

Бедный, противный Найджел. Невозможно представить себе более несимпатичного молодого человека.

Факты, которые я сообщу ниже, известны мне из вторых рук. Но получены вполне честным путем. От жены Найджела, бесцветной и недружелюбной Мэрианн.

Я мало с кем разговариваю, но со мной разговаривают очень многие. Сама я не охотница до речей, однако подозреваю, что мое «изысканное молчание» чем-то притягивает говорунов и сплетников. Они подозревают, что я, с одной стороны, одинока (и жажду их общества), а с другой, что молчание (чье угодно) подразумевает некую универсальную мудрость. Иными словами, эти люди выбирают меня, чтобы заполнить мои «одинокие» дни вербальными версиями еженедельника «Нэшнл инквайрер»[4](они думают: это развеселит Ванессу!). А еще чтобы избавиться от личных проблем, на которые у них нет ответа (тут они рассуждают так: раз Ванесса Ван-Хорн только и делает, что думает, у нее наверняка на все есть ответы). Ха-ха!

Так или иначе, примерно неделю назад нелепая вера в мою великую мудрость заставила Мэрианн Форестед плюхнуться на песок возле моего стула. После чего она, по собственному ее выражению, принялась вываливать на меня свои горести. «Простите, что я на вас все это вываливаю», — сказала она. То, что она вывалила, я и изложу ниже, хотя ее речь менее правильна, чем моя, поскольку перегружена несчетными «вроде как», «типа» и «ну, вы же понимаете».

Мэрианн Форестед паразитирует на бедах. Если кошмаров нет, она их придумывает. День без душевных страданий попросту недостоин существовать. Ну, вы же понимаете.

Итак, моя версия горестной повести, которую я услышала от нее вчера утром на пляже.

20. В самом начале восьмого Найджел Форестед начал свою утреннюю пробежку и сейчас приближался к Дому-на-полдороге.

Дом-на-полдороге стоит посередине песчаной дуги, что протянулась на юг от гостиницы «Аврора-сэндс» до Ларсоновского Мыса. Для бегуна дистанция составляет чуть меньше двух миль. Считая от Холма Саттера на нашем конце и до гостиницы «Пайн-пойнт-инн», которая прилепилась высоко на Мысу и доминирует даже над «Рамсгейтом», «коттеджем» Манхаймов. Правда, напрямую, через залив, расстояние между этими точками вовсе не две мили. От силы одна. И Дом-на-полдороге находится вовсе не на полдороге. Скорее, этак на трети дороги по пляжу, но, поскольку он являет собою подобие вехи, его давным-давно нарекли тем именем, под каким мы его знаем.

Сам этот дом — большой эдвардианский коттедж, построенный перед Первой мировой войной и давно уже покинутый исконными владельцами. Два с лишним десятка лет его сдавали в аренду, и каждое лето там водворялись новые полчища незнакомцев. Иногда с детьми, иногда без. Некоторые — люди степенные, они закрывают все жалюзи и никогда не затевают разговоров с прохожими. Другие — общительные, хамоватые, шумные, они бросают на лестнице пивные банки и иллюстрированные журналы, а их дети раскидывают по всему пляжу свои игрушки. Идешь мимо — непременно махнут тебе рукой и крикнут: «Привет! Как жизнь?» Некоторые с задумчивым видом сидят на высоких террасах, глядят в пространство или что-то пишут в маленьких блокнотах (как я). Слухи делают из таких людей знаменитых писателей или советских шпионов. Иногда, опять же по слухам, они совмещают эти занятия — пишут романтические повести, а заодно шифруют донесения в Москву, сообщая, сколько танкеров проследовало вдоль атлантического горизонта на юг, в Бостон. Я-то совершенно уверена, что эти люди либо считают ворон, либо составляют список покупок.