Читать книгу - "Элианна, подарок Бога - Эдуард Тополь"

И как я ни старался избавиться потом от этого искушающего замысла, как ни глушил его в себе работой над новым сценарием для именитого режиссера и бессонными схватками с длинно-ногой кинозвездой — сила авторского честолюбия и захватывающие эмигрантские истории, которые я теперь постоянно слышал вокруг себя, уже влекли — да что там влекли! — тащили меня из советского кино в этот уникальный исторический поток. И даже останавливая свой «жигуленок» у очередных стройных ножек, шагающих по проспекту Мира или Суворовскому бульвару, я уже знал, что это Прощание, это последняя русская дива, которую я буду нежить и терзать перед своим отъездом в этот Роман.

И точно так, как в юности, я, не умея плавать, прыгнул в воду и тут же стал тонуть, захлебываясь и прощаясь с жизнью, и как потом, очертя голову, легко бросался в постельный роман с очередной прекрасной незнакомкой, — точно так год назад я бросился в этот роман по имени «Эмиграция». Но в первый же день, еще в шереметьевском аэропорту, всесильные гэбэшные таможенники сломали в моей «Эрике» несколько букв — тоже просто так, на память, чтобы я, жидовская морда, подольше помнил свою географическую родину. И чтобы на проклятом Западе не мог про эту родину пасквили писать.

А я и не писал. Я прилетел в Нью-Йорк с восемью долларами в кармане, двадцатью словами в своем английском «вокабюлари» и с пишущей машинкой «Эрика», на которой собирался написать «роман века» о еврейской эмиграции из СССР. «Да кому тут нужна твоя писанина?!» — надменно сказала мне в НАЙАНЕ[1]молодая и худая, как селедка, «ведущая», от которой на километр несло жаждой похоти и презрением к нам, потным беженцам из СССР.

Избалованный русскими дивами, я, конечно, не успел снять с лица пренебрежение к этой прыщавой щуке, жующей tic-tac и фаршированной еврейско-гарвардским чванством, а потому она тут же отправила меня на работу в книжный магазин издательства «Харпер энд Роу», сказав, что там для меня самое место — грузчиком. О’кей, грузчиком так грузчиком, я еще в Москве знал, что придется начать с нуля.

В тридцатиградусную жару я надел белую нейлоновую рубашку и свой единственный костюм, купленный на римской толкучке «Американо», и пришел в этот «Харпер энд Роу». Вижу: действительно, в самом центре Манхэттена огромный книжный магазин, а над ним издательство в двадцать этажей. Ну, думаю, и ладно: сначала буду книжки таскать, а потом познакомлюсь с редакторами издательства и оглушу их своим «романом века»…

Короче, нахожу менеджера магазина — знойную испанку лет тридцати, с глазами и фигурой Клаудии Кардинале и в таком облегающем платье, что мама моя! Она, конечно, прочла восторг в моих жадных глазах и поощрительно улыбнулась. А я говорю: здравствуйте, гуд афтернун, меня к вам НАЙАНА послала грузчиком работать. Тут она разом убрала флиртную улыбку: ду ю спик спаниш? Я удивился — при чем тут «спаниш», как я могу по-испански разговаривать, если я по-английски еле-еле? Нет, говорю, ай кант спик спаниш, ай спик инглиш э литл бит. А она: скьюз ми, нам нужен грузчик, который на двух языках разговаривает: по-английски и по-испански.

Услышав, что меня даже грузчиком не взяли, НАЙАНская щука выписала мне самое минимальное стодолларовое пособие и, бросив в свою узкую пасть очередной голубенький шарик tic-tac, предупредила, что это все, а дальше, мол, «you are free man», ты свободный человек в свободной стране.

Тут, слава богу, Юра Радзиевский, легендарный капитан первой рижской команды КВН, а теперь миллионер и хозяин переводческой фирмы UrAmerica, предложил мне за пять долларов в час покрасить его новый офис на Пятой авеню.

И вот, сжимая в потной руке свои двести восемь долларов, я по совету каких-то эмигрантов тут же поехал сабвеем в самую верхнюю, северную часть Нью-Йорка — ту, что еще выше Гарлема и откуда тихое белоеврейское население панически удирает от наводнения громкоголосых пуэрториканцев и доминиканцев. Здесь, в небольшой организации под названием «Джуиш комьюнити кансул» (Совет еврейской общины), меня познакомили с таким же, как я, только моложе, одиночкой — рыжим и конопатым двадцатисемилетним увальнем из Минска. И дали адресок, по которому как раз сдавалась недорогая квартира, чтобы мы сняли ее на двоих. Прибежав сюда, на 189-ю улицу, мы осмотрели эту пустую two-bedroom халупу на четвертом этаже серокаменного дома, подписали контракт и притащили свои чемоданы — вселились. И тут же, без паузы принялись здесь мыть и драить, травить тараканов, скоблить наросты грязи на окнах и в сортире — короче, все по нормативам первых ступеней эмигрантской жизни. А вечером пошли по соседним мусорным свалкам и притащили оттуда мебель — два матраса, три стула, диван, кухонный стол и телевизор вместо тумбочки. И в полночь, после всех этих трудов праведных, «усталые, но довольные», сели, наконец, на кухне за бутылкой водки знакомиться.

А через час, когда бутылка опорожнилась, я услышал очередную эмигрантскую историю «за любовь»: у Миши в Минске осталась любимая, русская, но он обязательно вытащит ее сюда, в Америку.

— Старик! Ты не лыбься! Вот увидишь, она будет здесь! Мы с ней договорились! Мы не могли там жениться, потому что в Минске женатых выпускают в эмиграцию только через два года после регистрации брака — боятся, что мы всех русских баб увезем из России. Но я тебе отвечаю — я достану ее оттуда, вот увидишь!

Конечно, я скептически улыбался. А вы бы не улыбались? Мы сидим в Нью-Йорке, на последние деньги пьем дешевую американскую водку Popoff, под окном орут и дерутся пуэрториканцы, где-то рядом огромный мост через Гудзон круглосуточно гудит и рокочет потоком машин, а бог знает где, на другой планете, в каком-то Минске, русская девушка Галя будет ждать — чего? Что всесильный Миша Кацман спустится с небес, как супермен, и увезет ее в Америку?

— Старик, мы с ней разработали план! — хмельно убеждал меня Миша. — Она комсорг цеха, ударница труда. Ей дадут туристическую путевку в капстрану или хотя бы в Югославию, а оттуда я ее выкраду! Вот увидишь, я повезу ее из аэропорта Кеннеди на своей машине! Не веришь?

— Ладно, — говорю я. — Верю. Пошли спать…

И мы разошлись по своим комнатам и матрасам, брошенным на пол, и чужое черное небо было видно нам сквозь окно. Если смотреть не с кроватей, а с пола, то даже в Нью-Йорке можно увидеть звезды на небе.

С тех пор вот уже год мы с ним спим на полу, на матрасах, потому что Миша, неплохо зарабатывая механиком в автомастерской, питается только картошкой и самой дешевой курятиной, экономит даже на кукурузном масле и телефонных звонках, а все деньги относит в банк, на «сэвинг аккаунт» — для поездки в Европу за своей возлюбленной Галей. А я, вообще, свободен от любых заработков, кроме двадцати пяти долларов в неделю, которые мне платят — да и то нерегулярно — в «Новом русском слове» за рассказы о моей московской кошке Джине Лолобриджиде, моих воронятах и моем первом американском друге таракане Шурупике. Эти рассказы для детей газета печатает в воскресных номерах. Правда, это не всё — за очерк «Шереметьевская таможня» о том, как советские таможенники издеваются и грабят нашего брата-эмигранта при выезде из СССР, мне в НРС заплатили аж тридцать баксов, в Present Times — сто, а в еврейском Algeminer Journal выдали еще пятьдесят! И за редактуру пяти русских брошюр о еврейских праздниках я в течение пяти недель получал у хасидов по сто пятьдесят в неделю!