Читать книгу - "Засекреченное будущее - Юрий Поляков"

Но, может быть, мне просто не повезло? Беру другой том — роман свежего лауреата премии «Книга года», которую окормляет агентство «Роспечать» — это горе отечественной словесности. Открываю на первой странице: «…Жилось явно веселей, общественная активность поощрялась пуще прежнего, а те, кто хранил равнодушие к переменам, составляли обидно малое меньшинство…» И это проза? Допустим. Но, вообще-то, «хранить равнодушие» как-то не по-русски. Что же касается «малого меньшинства», то даже в школьном сочинении такой оборот считается стилистической ошибкой. А пятью строчками ниже у того же автора героиня безрезультатно «борется с собственным курением». Каково? Для таких опусов по аналогии со «Шнобелевской» премией в пору учреждать премию «Шняга года». Как мы могли скатиться до такого уровня? И разве нет хороших книг, написанных талантливыми авторами, владеющими литературным мастерством? Есть, конечно, но их немного и до массового читателя они почти не доходят. Почему? Давайте разбираться.

Для начала вспомним 1980-е. Позднюю советскую литературу, развивавшуюся в жестких идеологических рамках и ограниченную цензурой, можно было упрекнуть в чем угодно, но только не в низком профессиональном уровне. Ведущие писатели, в том числе лауреаты государственных премий и герои Социалистического Труда, являли читателям высокий уровень литературного мастерства: Юрий Бондарев, Владимир Богомолов, Юрий Трифонов, Виктор Астафьев, Михаил Алексеев, Фазиль Искандер, Андрей Битов, Владимир Солоухин, Валентин Распутин, Георгий Марков, Виктор Конецкий, Дмитрий Балашов, Василь Быков, Чингиз Айтматов, Владимир Орлов… Сейчас даже странно вспоминать, что таких мэтров, как Иван Стаднюк, Юлиан Семенов, Валентин Пикуль, Анатолий Рыбаков или Петр Проскурин, — критика, оценивая в целом высоко, упрекала в стилистических огрехах и художественных просчетах. Впрочем, это — «первачи». Но даже если мы сегодня разыщем на полке и откроем советских авторов «второго и третьего ряда», то обнаружим: их романы, повести, рассказы написаны на хорошем профессиональном уровне. Во всяком случае, колбасных черепно-мозговых травм и «малых меньшинств», борющихся с «собственным курением», вы там не найдете…

Каким образом поддерживался столь высокий профессиональный уровень? Этот вопрос, как тогда выражались, решался комплексно. Еще в конце 1920-х, обжегшись на «классовом» принципе оценки произведений и разочаровавшись в результатах «призыва ударников в литературу», советская власть, не теряя, разумеется, идеологической бдительности, сделала ставку на поиск талантов, их воспитание и профессиональную подготовку, в которой главное — преемственность опыта поколений. Отстраненные поначалу от литературного процесса «попутчики», а к ним причислялись, в частности, Алексей Толстой, Телешев, Тренев, Сергеев-Ценский, Вересаев и даже Горький, были вновь востребованы и вписаны в тогдашний идейно-эстетический и политический контекст. И не надо пугаться термина «соцреализм», он не страшней «постмодернизма». Именно «попутчики» сохранили школу и передали молодежи как эстафету требовательность к слову, установку на овладение мастерством, без чего невозможно творчество.

Тогда же в издательствах и «толстых журналах» сложился корпус опытных редакторов, первоначально нацеленных на то, чтобы доводить «до кондиции» социально значимые, но слабоватые тексты рабоче-крестьянской литературной молодежи. Впрочем, опытный редактор необходим даже начинающим гениям: так, Шолохов высоко оценивал помощь своего редактора Е. Левицкой в подготовке рукописи «Тихого Дона» к печати. Вспоминая мою литературную молодость, могу утверждать, что хорошие редакторы были не только «правщиками», но и учителями, наставниками, даже отчасти соавторами. Во всяком случае, именно главный редактор журнала «Юность» А. Дементьев порекомендовал мне в повести «Сто дней до приказа» отказаться от громоздкой предыстории и сделать сюжет более динамичным, что я и сделал.

Наконец, активно работал влиятельный цех критиков, внимательно следивший за литературным процессом, читавший новинки, оценивая их по гамбургскому счету, как выразился В. Шкловский. Учитывая все идеологические табу и ограничения, это сообщество было, тем не менее, в своих оценках, как правило, объективно и доказательно. К слову сказать, писательский рейтинг складывался на основе читательского интереса и мнения рецензентов. Нынешние байки о поголовной сервильности советской критики — чистой воды вранье. В 1980-е я редактировал газету «Московский литератор». Уверяю вас, найти авторитетного автора, чтобы он написал положительную рецензию на неудавшуюся новинку «литературного генерала» было делом очень непростым. Репутация ценилась выше гонорара. Сейчас проблема другая — объективная литературная критика исчезла как вид, превратившись в ангажированную челядь при литературной тусовке, разжиревших издателях и премиальных фондах. Отдельных критиков-правдорубов, напоминающих рейнджеров из американских боевиков, можно еще изредка встретить в Интернете.

Наконец, Союз писателей СССР был не только «министерством по делам литературы», что, как выяснилось после развала, не так уж и плохо. СП — и это главное — являлся достаточно строгим экспертным сообществом, старавшимся не допускать в свои ряды графоманов. Напомню, вступающий в СП проходил три, а то и четыре, инстанции, прежде чем получал заветный «краснокожий» членский билет. Я не идеализирую те времена и могу вам назвать не одного талантливого автора, которого непростительно долго держали в «предбаннике». Но в целом с задачей сохранения и пополнения корпуса литературных профессионалов Союз писателей справлялся.

Что же случилось потом? А вот что… В конце 1980-х, когда слово «перестройка» все чаще в разговорах заменяли зиновьевским неологизмом «катастройка», стало ясно: большинство писательского сообщества против реформирования страны с помощью самопогрома и сноса советской цивилизации «до основанья, а затем…» Напомню, писатели в ту пору пользовались высоким авторитетом в народе и серьезно влияли на общественное мнение. Сошлюсь хотя бы на знаменитое бондаревское сравнение оглохшего от гласности Советского Союза с самолетом, который взлетел, не зная, где сядет.

Именно по этой причине в начале 1990-х, взяв власть, «демократы» начали системно удалять консервативное писательское большинство из информационного пространства, а вскоре их судьбу разделили и честные литераторы-либералы, ибо они вставали в «живое кольцо» вокруг Белого дома совсем не ради загогулин беспробудного Ельцина. Случившееся с Отечеством потрясло не одних патриотов. В «лихие девяностые» от отчаянья покончила с собой не только «красно-коричневая» Юлия Друнина, но и «либеральный» Вячеслав Кондратьев. Тем не менее, раскол литературного сообщества и разделение Союза писателей произошли по политическим мотивам. Возникли обласканная властью либеральная тусовка и патриотическое литературное гетто. Именно в ту пору сложилась «двухобщинность» отечественной словесности, о чем я подробно пишу в эссе «Желание быть русским. Заметки об этноэтике».

Тогдашние министерства культуры и печати жестко приняли сторону либеральной группы. Патриотическая община не только оказалась на положение изгоя, но и подверглась репрессиям. Чего стоит один штурм в октябре 1993-го особняка на Комсомольском проспекте, где располагался СП России. До начала нулевых консервативные писатели, особенно русского направления, жили и работали в полуосаде, особенно в Москве и Петербурге. В губерниях, традиционно консервативных, сочинителям жилось полегче. После прихода в Кремль Путина и его установки на консолидацию общества ситуация, казалось бы, должна была резко поменяться, но этого не произошло, в значительной мере из-за позиции, занятой «Роспечатью»: царь любит, да псарь не жалует. У нас в Отечестве иногда решение задач государственной важности поручают тем, кто к Российской Державе относится примерно так же, как украинский диверсант к Крымскому мосту…