Читать книгу - "Альпийский синдром - Михаил Полюга"

Двинулись в обратную сторону.

– А в Крыму сейчас благодать: солнце, море, горы, вино красное, вино белое, – изредка заводил свою нынешнюю песню неунывающий Ключарев, мысленно пребывавший уже в теплых краях и вряд ли понимавший, что этим своим радужным настроем, точно орел когтями, раздирает мне печень. – Еще барышни в купальниках, а я со своим самоваром… Как знаешь, а жизнь несправедливо устроена. Вот бы нам, мужикам, яко мотылькам, безмятежно порхать с цветка на цветок, крылышками махать, нектаром живиться. Так нет же, едва порхнул, а там какая-нибудь саррацения или вот еще – венерина мухоловка: приманила, хвать – и кончено, влип. Тьфу, пропасть!

Я молча кивал, а тем временем баюкал руку, и еще маялся одной и той же, неизбывной, но и неуловимой мыслью, что кто-то, счастливчик, едет нынче ночью в Крым, и на душе у него покой, тогда как у меня… тогда как мне… Ни скрыться, ни вывернуться от того, что произошло, ни представить, что будет со мною дальше.

– Если хорошенько вдуматься, земная жизнь проста до примитивизма: здесь каждый может существовать только за счет другого, – продолжал философствовать говорливый Ключарев, наворачивая баранку автомобиля. – Растения сосут земные соки, травоядные пожирают растения, хищники жрут травоядных, люди, как и положено, – и то и другое. Но и человеком кто-то питается: бактерии и черви – телом, а душой… Может статься, что наши души тоже кто-то выращивает, как цветы в питомнике, а когда приходит срок созревать – срывает и высасывает, как дурак махаон – нектар с орхидеи. Все мы – пища для чьей-то поживы. Да, может быть и такое. А, Женя?

И вдруг выпустил на мгновение руль, хлопнул в ладоши и дурашливо закрякал, объезжая заполненные водой выбоины в асфальте:

– Ой как рванем мы сейчас по лужам, как сыпанем мелкой дробью! Не дрейфь, Женька, прорвемся!

«Это он меня заговаривает, – наконец сообразил я и в ответ состроил благодарную гримасу, хотя не испытывал сейчас ничего, кроме раздражения, усталости и потерянности в этом безжалостном и бездушном мире. – Он-то, может, и прорвется, а я…»

Между тем дорога потянула на взгорок, и в редких просветах между придорожными кряжистыми тополями замелькали первые дома Приозерска, карабкающиеся на следующий взгорок. А меж этими взгорками привычно блеснула гладь рукотворного ставка, сотворенного местным рыбхозом.

– Вот так-так! – вздохнул Ключарев, с жадностью закоренелого рыбака взглядывая на широкую привольную воду серо-стального отлива. – Сколько сговаривались – так и не позвал на рыбалку. А ведь обещал…

«Нашел время!» – едва не огрызнулся я, но вовремя прикусил язык: все-таки именно он, Ключарев, а не кто-либо другой, выручал меня сейчас.

Спустились на мост – и тотчас потянули в гору, уже по поселку.

– Ты вот что, возьми-ка да пожуй, – Ключарев достал из нагрудного кармана и подал мне пластинку жевательной резинки. – Всегда вожу с собой: мятная, хорошо отбивает запах. Мы с тобой люди заметные, всегда какой-нибудь нюхач найдется на нашу голову… Ну, дальше-то куда ехать?

Миновав контору рыбхоза, мы свернули в боковую улочку и через три сотни метров остановились у ворот Приозерского маслозавода.

Ворота были распахнуты, но проезд загораживал молоковоз с желтой цистерной-кузовом, и косматый шофер с накладными в руке, высунувшись из кабины, о чем-то толковал с охранником, приземистым типом в заводском камуфляже. Здесь же, у проходной, стоял директор, Василий Александрович Мирошник, плотный крепыш с брюшком, гладкой, как яйцо, лысиной ото лба до макушки, цепкими желто-карими глазами и щеточкой усов под плюшкой-носом. Едва «Москвич» притормозил, Мирошник, не переставая говорить с человеком, стоявшим с ним рядом и мне не знакомым, тотчас зацепил меня глазками и уже не отпускал ни на миг.

– Это твой друг, тот лысый мордоворот? – поинтересовался Ключарев, пожимая мне на прощание руку. – Точно он тебе друг? Я больше не нужен? Ну гляди. Тогда я обратно, на всех парах… А ты, брат, держись!

Выбравшись из автомобиля, я подождал, пока «Москвич» развернулся и, шоркая резиной по гравию, понесся прочь, затем, с видом неприступным и независимым, направился к проходной с портфелем наперевес.

– Евгений Николаевич! – воскликнул Мирошник, не отлипая от меня хитрым настороженным взглядом. – Какими судьбами? Ведь вы, говорят, в отпуске?

– Кто говорит? – процедил я сквозь зубы и подал ему руку – щадяще, стараясь не производить резких движений. – Одни болтуны вокруг!

Глазки у Мирошника сделались маслеными, – и мы молча, понимающе улыбнулись друг другу, потому что знали: об отпуске вчера вечером говорил я, когда втроем (третьим был Игорек) выпивали в лесу за Приозерском.

Затем я вяло пожал ладонь незнакомца, – и тот внезапно насторожился и заглянул мне в глаза быстрым внимательным взглядом. «Ну, чего еще?» – хотел урезонить незнакомца я, но после рукопожатий травмированную руку потянуло книзу еще сильнее и болезненнее, – я и не хотел, покривился.

– Вот что, Василий Александрович, давай-ка отойдем на минуту, – взял я Мирошника за локоть, и когда мы оказались одни, поинтересовался: – Кто это у тебя?

– Доктор, хороший хирург по фамилии Кукушкин. Если есть геморрой или еще что…

– Нет у меня геморроя. А дело к тебе, Василий Александрович, есть, серьезное дело. Вот, собственно…

Я вкратце изложил, зачем приехал, и пока говорил, лицо у Мирошника вытягивалось, зрачки потемнели и стали непроницаемы, да он прикрыл еще их ресницами, так что не разобрать было, что у него теперь на уме. «Даром приехал, – мелькнула унылая мысль. – Вот уж кто настоящий жук! Не жук, а жучара!» Но, к счастью, я ошибся.

– Машину я спрячу, – сказал Мирошник, качая головой и сочувственно на меня глядя. – Есть у меня свободный бокс… А вам, Николаевич, надо бы врачу показаться. Эй, Виктор Григорьевич, иди-ка к нам! – не спросив моего согласия, подозвал он Кукушкина. – Тут неприятность с рукой…

Пальцы у Кукушкина оказались жесткими и быстрыми, но орудовал он ими легко, умеючи, – и через несколько секунд манипуляций с моим плечом он выдал диагноз:

– Связки порваны. Нужна небольшая операция.

– Операция?! С чего вдруг? – похолодел я, как похолодел бы всякий нормальный человек, пуще всего на свете опасающийся попасть в руки коновала. – Может, срастется?

– Не срастется. Приходите, сделаем играючи: хороший наркоз, полчаса времени – всего-то делов!

«Всего-то?.. Черт рябой! Всего-то…» – едва не взорвался я, но в эту минуту к заводским воротам подкатил «КамАЗ» с несчастной «семеркой» в кузове. Из кабины грузовика выбрался Игорек и, подойдя, шепнул мне на ухо, что добрались без приключений. Он был потерян и сер, как будто пылью притрушен, и глаза были у него несчастны, но парень изо всех сил бодрился, и ссадина у него на локте уже не кровоточила, бралась коркой. Приободрить бы его, но душевных сил осталось у меня совсем немного, и я только и всего, что апатично похлопал Игорька по плечу.