Читать книгу - "Камень Дуччо - Стефани Стори"

Когда Микеланджело еще только готовился появиться на свет, его мать упала с лошади, и та несколько ужасных минут волочила беременную женщину по земле. Осмотрев ее, лекари в один голос заявили, что дитя в ее утробе не выживет, но он по неведомой причине уцелел. В ознаменование чудесного рождения родители нарекли его особенным боговдохновенным именем – Микеланджело, что означало «хранимый архангелом Михаилом».

Для того ли Господь спас его, дал ему редкое и звучное имя, зажег в нем неизбывную страсть к резьбе по мрамору, чтобы всю его славу приписали этому шарлатану Гоббо?!

От бешенства у Микеланджело закружилась голова. Капелла снова начала неистово вращаться, потолок и пол уже были готовы поменяться местами. Где же настоятель? Всего одним словом он мог бы остановить это безумие, указать на истинного создателя прекрасной скульптуры. Микеланджело тщетно вглядывался в толпу: настоятеля нигде не было видно. Требовалось срочно что-то придумать, как-то утвердить свое авторство, чтобы никто и никогда больше не посмел усомниться в том, что это его работа, только его. Но как, как?

И вдруг в голову пришла спасительная мысль, настолько превосходная, что, кажется, ее послали сами небеса: надо подписать скульптуру – высечь свое имя на самой Пьете, и тогда его лавры точно не достанутся никому другому.

Правда, имелась одна небольшая проблема: Пьета ему больше не принадлежала. Ею владела базилика Святого Петра. И он не мог начать резать здесь камень, будто у себя в мастерской. Кто-нибудь наверняка заметит и поднимет шум, чего доброго, еще отдадут его под арест. Нет, так не пойдет. Высечь свое имя на уже готовой скульптуре можно только тайком, под покровом глубокой ночи, когда верующие разойдутся, а священнослужители отправятся спать, заперев двери базилики на замки.

И чтобы проделать это, Микеланджело был готов нарушить установления Ватикана.

Микеланджело осторожно выглянул из своего укрытия – он прятался за массивным надгробием в обветшавшей капелле. Он пролежал здесь несколько часов, боясь пошевелиться. Наконец все стихло, погрузившись во тьму. Он велел себе не думать о том, что с ним сделают, если поймают за порчей церковного имущества. Им двигала благородная цель – он хотел защитить честь своего имени и ради этого согласился бы пойти на любой риск.

– Господи, прошу, прости меня, – шептал он, тихонько выбираясь из-за надгробия и неслышно пересекая темное пространство нефа. Он скинул башмаки, чтобы звук шагов не нарушил безмолвие церкви, и крепко прижал к себе перекинутую через плечо суму с инструментами, дабы те не звякали.

В капелле Святой Петрониллы зыбкий лунный свет играл на Пьете нежными голубоватыми переливами. Сколько же недель он не имел возможности остаться с Марией и Иисусом наедине? Все последнее время, пока он готовился к торжественному открытию, вокруг него вечно кто-то околачивался: то святые отцы, то паломники. И сейчас, в безмолвной церкви, он слышал, как тихонько вздыхает мрамор. Так уж у него повелось с первых дней: когда он работал резцом, мрамор говорил с ним, и в этой беседе рождалось неповторимое единение душ человека и камня. Пьета что-то рассказывала, нараспев декламировала псалмы, пела песни – в любое время дня или ночи. И теперь они снова вместе, одни, и радовались, словно старые друзья после долгой разлуки. Он открыл суму и разложил на полу инструменты – по капелле разнесся громкий перезвон.

– Cavolo, – прошипел сам на себя Микеланджело. Задержав дыхание, он вслушался в тишину, напрягся в ожидании того, что сейчас кто-нибудь прибежит и увидит его. Но все было тихо, лишь ветер посвистывал сквозь трещину в стене. Уф, похоже, лязг инструментов не нарушил ничьего покоя.

Он взял молоток и резец и вскарабкался на постамент Пьеты. Из-за черных точек перед глазами повисла зернистая пелена, он почти ничего не видел. Но что с того? Он трудился над скульптурой два долгих года и помнил наизусть все до одной мельчайшие прожилки мрамора.

Микеланджело нежно провел руками по камню, пальцы легко нашли перевязь, сбегающую через левое плечо на грудь Мадонны. Установил, отведя слегка назад и влево, резец и занес молоток, собираясь с духом для первого удара.

Он знал: ему нельзя останавливаться, он не должен оставить недописанной ни одну букву. Если уж сделал хотя бы зарубку на гладко отполированной поверхности камня, изволь довести дело до конца, а иначе просто погубишь свой шедевр.

Удар. Молоток звякнул о резец. Тот в свою очередь гулко стукнул по мрамору. Эхо прокатилось по похожей на пещеру церкви. Господи, он и не ожидал, что звук будет таким громким. В груди разлился холодный липкий страх, но останавливаться было уже нельзя.

Лязг, стук, лязг, стук, лязг, стук…

Тончайшая мраморная пыль, закручиваясь в спиральки, оседала на его волосах и одежде. Пот смешивался с ней, тягучая едкая грязь затекала в глаза, больно обжигая.

Просветленная Мадонна взирала на него сверху. Он опустил молоток. Тишина обступила его, пока он ожидал от Марии порицания за то, что дерзнул вонзить резец в ее грудь. Пусть все считали мрамор лишь бесчувственным холодным камнем – он-то, Микеланджело, доподлинно знал: это живая материя, и под ее холодной поверхностью, как под кожей человека, бились токи жизни. Он стал что-то нашептывать Марии, как делал всегда, даже не отдавая себе отчета в том, о чем шепчет, изъясняясь с ней на языке камня.

Вдруг его ухо уловило едва слышный шелест, глаз поймал мимолетное движение. Может, это грызун пробежал через неф? Или где-то наверху птица застряла в стропилах? Или облако наползло на диск луны? И тут он заметил очертания тускло освещенной фонарем фигуры, скользящей через дальний от капеллы боковой придел. Так он и знал: настойчивые удары его инструмента разбудили кого-то из священников.

Микеланджело скатился с постамента и нырнул в ближайшую нишу, отчаянно надеясь на то, что ее густая тень скроет его. Он оглянулся, и сердце его ушло в пятки.

Инструменты! Они разложены у постамента. Совершающий обход священник сразу поймет, что в капеллу пробрался незваный гость. И если он попадется, пощады не будет – его отлучат от церкви, подвергнут пытке, четвертуют или повесят. За такой грех папа предаст его вечной анафеме, и будет гореть его содранная шкура в Дантовой преисподней до скончания времен.

У него не было и секунды на то, чтобы забрать с пола предательски поблескивающие инструменты. Священник обходил каждый придел церкви и быстро приближался к капелле, где затаился Микеланджело. Ему казалось, что его страх осязаем, что кровь в его висках бухает, подобно молоту. Микеланджело глубоко вдохнул и задержал дыхание.

Священник уже обошел дальний край апсиды и по трансепту направился в его сторону. Он плавно поднимал фонарь, освещая каждый темный угол. Микеланджело в смятении считал его шаги, которые пока отделяли его от неминуемого разоблачения.

Вот служитель вступил в капеллу Святой Петрониллы. Микеланджело смог разглядеть под капюшоном его лицо – сурово насупленное, с отвисшей морщинистой кожей.

Старик остановился перед скульптурой. Взгляд его неумолимо двигался в направлении изобличающей улики. Микеланджело еще глубже вжался в нишу и стукнулся макушкой о висящую над ним маленькую металлическую полку. Полка заскрежетала по камню стены.