Читать книгу - "Коммунисты - Луи Арагон"

из лаборатории. Все четверо испытывали чувство тревоги и необычайного творческого подъема. Достигнуть цели в такое время! Как и все французы, они непрерывно ощущали бремя стремительно развивающихся событий, при каждой новой сводке с фронта у них перехватывало дыхание, но была у них и своя беда. 16 мая, когда, казалось, немцы к вечеру уже войдут в Париж, Жюль Баранже, в ответ на предупреждение министра просвещения, заявил Сарро, что он ни при каких обстоятельствах не бросит свою лабораторию. Но кто мог знать, что произойдет в Париже при немцах? В последние дни, когда Париж вздохнул чуточку свободнее, Жофре, который был в дружеских отношениях с Даладье, сообщил по секрету профессору, что, по мнению самого правительства, захват противником столицы — это только вопрос времени. Необходимо любой ценой завершить стадию экспериментальных работ, довести исследования до конца, прежде чем разразится катастрофа… Иначе все придется начинать заново. Нельзя прерывать исследования ни на час!

Поэтому-то они работали ночами, хотя трудности возникали буквально на каждом шагу: особенно много хлопот причиняло огромное окно лаборатории, которое никак не удавалось как следует затемнить. В прошлое воскресенье во время тревоги явилась полиция. По воскресеньям не работают, господа!

К счастью, полицейские ограничились посещением лаборатории: им не пришло в голову заглянуть на квартиру к профессору. В лаборатории незваных гостей встретил сам Жюль Баранже с двумя дочерьми. Ученый знал, что как раз в это время в его доме, прилегающем к институту Баранже, воздвигнутому попечениями князя Монакского, Франсуаза с помощью Филиппа Бормана печатала на ротаторе. Мари сначала спорила с сестрами: ну, хорошо, ну, пусть она не может помешать Изабелле и Франсуазе поступать по велению совести; они, в конце концов, свободны. Дело Франсуазы так поддаться Изабелле. Но к чему компрометировать отца? Жюль Баранже ответил дочери своим спокойным голосом, звук которого, казалось, с трудом пробивался сквозь густую бороду, начинавшуюся из-под самых глаз, и дочери прекрасно знали, что означает этот спокойный тон — возражать отцу в такие минуты не полагалось: — Они будут работать в нашем доме, Мари. Когда-нибудь мы будем гордиться этим…

Франсуаза и Филипп размножали на ротаторе подпольную «Юманите». Изабелла часто уходила из дому на какие-то таинственные свидания. Однажды Мари осмелела и сказала: — Ты все же подумай, стоит ли одно мешать с другим. Если тебя арестуют, кто продолжит твои опыты? — Тогда Жюль Баранже посмотрел на Мари, и взгляд его голубых глаз был особенно похож на взгляд Изабеллы.

— Ты слыхала историю Жофруа Сент-Илера[710] во время осады Александрии?

Нет, Мари не слыхала этой истории. Ну, так слушай. Сент-Илер сопровождал Бонапарта в Египет, и остался там после его отъезда и убийства Клебера[711]. В 1801 году английский генерал Гутчинсон[712] разбил генерала Мену[713], осадил его войска в Александрии и заставил сдаться. Жофруа Сент-Илер в это время находился в Александрии, он был поглощен опытами по сравнительной зоологии. Случилось так, что в дни, предшествующие капитуляции, ему принесли редчайшую рыбу, обитательницу Нила, давнишнюю мечту, ученого; речь шла об электрическом соме, на котором Сент-Илер надеялся изучить законы соотношения электричества и жизненных функций организма. Он самозабвенно трудился над своим сомом, меж тем как англичане обстреливали из пушек город. И тут он узнал, что генерал Мену, подписывая капитуляцию, согласился под давлением победителей внести в нее пункт, по которому англичанам вместе с городом переходили все открытия проживающих здесь французских ученых и все их коллекции. Тогда Жофруа Сент-Илер явился к английскому парламентеру и заявил, что они, ученые, не капитулируют. И, как это ни было ужасно, все ученые дали слово в течение двух дней, предшествующих вступлению в Александрию войск Гутчинсона, уничтожить все свои коллекции, записи, материалы.

— Жофруа Сент-Илер, — добавил Жюль Баранже, — так и не узнал тайны нильского сома, которого местные туземцы зовут «громобоем». Что ж, по-твоему, нам сегодня дано право колебаться в выборе между наукой и нашим гражданским долгом?

Итак, Филипп, Изабелла и Франсуаза продолжали свое дело, которое в связи с усилением репрессий, конфискацией запасов бумаги, закрытием нелегальных типографий компартии стало еще более важным. Не ясно ли, что старый ученый решил таким образом искупить ошибку, совершенную им под влиянием друзей в августе 1939 года.

Филипп Борман, родом бельгиец, человек скромный, слабого здоровья, никак не предполагал, что его принадлежность к партии могла стать известна. Тем более, что в партию он вступил недавно, только в сороковом году. Вопреки убеждению Мари, в партию его вовлекла Изабелла, а не наоборот. А он уж, в свою очередь, воздействовал на Франсуазу, ибо Франсуаза не послушалась бы Изабеллы. Перед войной, во время дискуссии о роли науки, Филипп выступил против философа Жоржа Политцера[714], который был весьма ядовитым полемистом. Но в конце концов они даже подружились. Борман сотрудничал в «Энциклопедии» Монзи и, в известной мере, старался привлекать к участию в ней марксистов. Когда сегодня утром Филиппа вызвали к министру путей сообщения, он ломал голову, для чего бы он мог понадобиться Монзи. Сначала Филипп решил было пренебречь этим неожиданным приглашением, но потом подумал, что отказ может навлечь на него подозрение, за ним, чего доброго, будут следить, а это особенно неприятно сейчас, при работе с «Юманите», и скрепя сердце отправился на прием. Анатоль Монзи сразу приступил к делу. Министр заявил, что ему известны дружеские связи Бормана с Политцером. У него есть довольно деликатное поручение к философу. Министр понимал, что через мало знакомого человека обращаться не следует, — это могло бы лишь насторожить господина Политцера.

Имя Политцера пришло Монзи на ум потому, что в позапрошлую субботу к нему явилась жена Политцера вместе с делегацией по вопросу о политических заключенных. Он тогда спросил госпожу Политцер, что поделывает ее супруг, и она ответила, что он работает, как мобилизованный, в военном учреждении. Следовательно, Филипп Борман легко сможет его найти. Так вот, он, Монзи, ничего не предрешая, подумал… словом, подумал… — Ведь до войны, если не ошибаюсь, Политцер пользовался доверием руководителей партии…

Борман недовольно нахмурился, но это не остановило господина министра. Одним словом, Монзи конфиденциально попросил своего гостя переговорить с Политцером… если Политцер, конечно, может передать. А если нет, ничего не поделаешь…

Филипп ответил, что не может взять на себя такую миссию. Монзи настаивал. Пусть Борман сам судит о значении его просьбы. При этом министр рассчитывает на скромность своего собеседника и надеется, что его предложений не узнает никто, кроме тех, для кого они предназначены. Если Борман