Читать книгу - "Иди сюда, парень! - Тамерлан Тадтаев"

– Эй! – кричали наши с горки. – Стойте на месте! Кто такие?!

Один из парней выпрямился и, сняв кепку, вытер заросшее лицо; на боку у него болтался АКСУ с длинным магазином.

– Ми миротворци! – крикнул он с таким жестоким грузинским акцентом, что меня залихорадило и потянуло блевать. – А ви кто?!

– Это не твое дело! Зачем пришли сюда?

– Ми миротворци, – повторил небритый, снова вытирая лоб. – Осматриваем посты!

За убийство миротворца, даже грузинского, дают немалый срок, тем не менее моя рука осторожно потянулась к рычажку предохранителя. Ствол я направил на переговорщика – он был такой же миротворец, как я балерина.

С горки опять закричали:

– Бросайте оружие и поднимайтесь сюда по одному! Вы поняли, вашу мать, ткуени деда?!^[41]

– Твою мат! – раздалось в лесу как эхо. – Ткуени деда!

– Даицхот, магати деда^[42], – сказал один из пригнувшихся.

– Беги обратно в окоп! – кричал Хюрик сзади.

Такой шанс – убить сразу нескольких – у меня вряд ли когда еще будет, подумал я и нажал на спуск. Затвор громко щелкнул, осечка, все, конец… Переговорщик посмотрел в мою сторону и чему-то улыбнулся – я уверен, что жуар сделал меня невидимым. Я попятился, затем повернулся и дал деру. Пока бежал, начался бой. Пятьдесят стволов, не меньше, работало одновременно. Взрывы трясли лес. Спрыгнув в окоп, я поставил пулемет на ножки и взял под прицел кусты, поправил очки, спуск, снова осечка. Мать твою, какой урод подсунул мне эту рухлядь?!

– Давай жарь, чего ты ждешь! – орет Хюрик.

– Заело! – кричу и перезаряжаю. На этот раз я услышал голос своего пулемета – красиво поет, ничего не скажешь.

Длинной очередью стригу кусты и все, что за ними, потом прочесываю местность. Не могу остановиться, до того мне хорошо, только бы сердце выдержало такой кайф. Щупаю пульс: нормально. В пристегнутом бачке кончаются патроны. Напарник помогает ставить другой. Кажется, за той порослью трепещет жизнь, гашу ее, враждебную. Солнечный свет пробивается и к нам. Что за хрень, и так жарко. Смотрю наверх: над головами порядочная прореха, а ветки сыплются не переставая. Интересно, это наши косят макушки деревьев или грузины? Хюрик, как встревоженная ящерка, выглядывает из окопа и кричит:

– Не стреляй, ствол раскалился! Патроны береги!

С горки тоже орут:

– Остынь, не стреляй! Мы уже их трахнули!

Какие герои, думаю, а я во время боя онанизмом, что ли, занимался?

Второй бачок тоже опустел. Жалко, не взял запасной ствол с боеприпасами. Сколько же патронов я потратил? Сто пятьдесят было в пристегнутом, двести в ящичке – всего триста пятьдесят. Неплохо, рифленый ствол раскалился докрасна. Вдруг правая линза вдребезги. Хватаюсь за глаз, ладонь в крови. Сердце забило тахикардию. Я лег на пустые ленты и гильзы рядом с пулеметом и прошу напарника:

– Посмотри, что с моим глазом.

– Ты ранен? – тревожится тот. – Под бровью у тебя что-то блестит, кажется, стеклышко. Не дергайся, сейчас я его вытащу. Ну вот… А хорошо мы вздрючили кеклов^[43].

Приступ проходит, но я все еще лежу, боясь рецидива. Телефон начинает звонить. Смотрю на дисплей: жена… Опять будет мучить. Прошу Хюрика сказать ей, что меня убили.

– Нет, ты что! – восклицает он. – Даже думать не хочу о том, что будет с моей женой, когда ей скажут такое…

– А ничего не будет, все они шлюхи.

– Не смей так говорить! И вообще поднимайся, кажется, смена пришла…