Читать книгу - "Зверь дышит - Николай Байтов"

(8)

Сатурнов век на исходе. Замедление земледелия. Неужели восемь? А впрочем… Где мы находимся? Кругла дуга орбиты. Сон Афродиты, ах, отойди ты хоть от меня-то, по крайней мере. Ка-ка-я страш-на-я жен-щи-на! Кто мо-жет е-ё лю-бить? Толь-ко ка-кой-то ста-рый муж-чи-на лет шес-ти-де-ся-ти. Смею надеяться, что на это надеяться я вправе. Так Костик писал Муре. Она не хочет, вот беда. Выходить. За него. Кстати, что он говорит о своём возрасте? Ты не верь, Ксенеч-ка, что ему тридцать шесть. На самом деле ему все добрых тридцать восемь. Ты помнишь моё лицо в этой некрасивой сцене с врачом? О, какой ста-рый и-зу-ро-до-ван-ный муж-чи-на! Кто мо-жет е-го лю-бить? Толь-ко Дез-де-мо-на лет шест-над-ца-ти.

Коридорная вошла — «ну, вы выезжаете?» — и обалдела. Как Машка доводила её до оргазма. Красивая картинка. А та улыбается. Иди сюда, — кивает молоденькой коридорной, — иди с нами, мы тебе тоже сделаем. Что вы мне сделаете? Восторг и упоение. Они могут так затопить, что не выплывешь. Свихнёшься. Или отчаяние и стыд. Ну, я не знаю.

Как ты сказал? — «полный привет» или «полный вперёд»? Я сказал «чёрный квадрат». А мне послышалось. Двое дерут одну — ох, как это сладко. Она просит ещё. Надо быстрей, а то время уходит. О, как сладко кок о кокосах толкует! Дёргается, скребёт, мешает. Потом наступила мёртвая тишина. Как будто бы она изошла кровью. Только слышно, как по низкой кровле ходят — одна, две — эти кары Господни. Молча. Проснулись и промышляют там что-то. Разве уже утро? А ты думала! Посмотри на часы. Неужели восемь?

С утра побрился. И галстук новый. В горошек синий я надел. Новые жильцы прибыли и прибалдели. Что это за бордель тут у вас? Коридорная быстро испарилась. Придётся самим смотреть выпуклыми глазами с похмелья — и ретироваться, не объяснившись. Пусть кто знает, тот и мычит что-нибудь. Мы ничего уже не понимаем. Только помним, что в два часа у нас уже поезд. Собрать бы разбросанные вещи. По разным комнатам улыбки. Наклейки на дверях. Ты помнишь, как мы встретились с тобой? Я этого никогда не забуду. Огонь видала, шрам у живота, но колени пса. Как дальше? Сейчас скажу. Зеркально. — На спине локон. А то вижу маршала дивного. Да, палиндромы часто бывают пророческими. Это за ними водится. Авалиани тоже достигал прозрений порой. Всё это суть живой журнал. Да нет, дело сложнее. Но как объяснишь? Называть своими именами? — Напрасные слова. Инсталляции сознания.

Кстати, Лёвшин звонил. Под большим впечатлением от утреннего заседания, финального. Аню Альчук оправдали вчистую. Самодурова с Василовской — к штрафу. Не к костру. Судья-то вроде благосклонный, понимающий. Да приговор вряд ли от него зависел. Судья решил: чтоб не было разврата, жените молодца, хоть девка виновата.

Он был более чем судья — духовник, борющийся за души, влекомые заблуждением в вечную погибель. Эта двойственная роль давала ему гораздо большую власть, чем та, которой пользовались светские судьи. Тем более что он старался выполнить свою святую миссию, не стесняя себя выбором средств. Нелегко было добросовестному судье, горячо желавшему уничтожить лисиц, расхищающих вертоград Господень, раскрыть тайники сердца. И поэтому мы не можем удивляться, что он спешил сбросить с себя оковы правильного судопроизводства, которые, не допуская его до беззаконных действий, могли сделать тщетными все его старания.

Не морочь мне голову. Какие там инсталляции? У нас есть два фундаментальных принципа: несознанка и отрицаловка. Через 15 дней у меня истекает «срок милосердия». То есть когда я могу прийти с повинной. А потом. Минимальное наказание — до смерти ежедневно помогать одному нищему. Нищета тщетна. Ах, если бы только это. Длинный список вопросов ко мне составлен заранее, чтобы облегчить допрос. Большинство их касается известных оргий. О малоизвестных что спросишь? Тем не менее никто не знает, что ещё может приоткрыться в любую минуту. Человек, раз почувствовавший вкус к ним, не имеет уже ни минуты покоя. Он боится выдать себя случайным словом или жестом. Он не знает, какие толки ходят о нём и куда больная фантазия может завести его завистников. Они скоро делаются агентами немилосердной репрессии. И кто ещё может вдруг стать ментом?.. Каждое разоблачение влечёт за собой цепочку новых. Эти цепочки ветвятся, натягиваясь во всех направлениях. Пока наконец ни один хоть сколько-нибудь виноватый или причастный не может больше жить спокойно.

Небогатый не может иметь полноценного секса. Вот уж глупость! Я не достал обещанную сумму, поэтому разыгрываю драму. А он мужчина хоть куда. Он служил. В ПВО. Ты, блядь, ты видишь эту двухвостую плеть? Ты одна мне несказанный свет. Ты сейчас будешь наказана. За что? За то же, за что и вся природа. Потому что требует, требует, требует. О, нищета! Тщеславие тут ещё, к тому же. Вся природа — энергетический дисбаланс. Настолько, что тебе, мне и не снилось. Система, весьма удалённая от равновесия. Так сказал профессор Пригожин, биохимик. А он знает… Значит, эти деньги, деньги, деньги — тренькают, как колокольчик на корове, которую куда-то гонят. Пастись. Она покорна и смирна. Но мы-то умеем книжки читать? Хочешь спастись — постись. Ты права — стоит заработать, как сразу возникнут и траты (казалось бы, необходимые).

Чтобы ты пришла в платье и без трусов. Меховые чулки? — но только к ним юбка очень короткая. С серебристыми туфлями. Smoking blonde in stockings. Нажимаешь — всё какая-то хуйня. Ничего не появляется. Всё — обман. А то и трояна пытаются заслать. А по асфальту каблучки. Каблучки. Каблучки. В «Доме» гораздо пафосней, чем в «Билингве». Сначала в «Билингву» поедем. А «Дом» — это на всю ночь. [Укуси суку.] К сожалению, раз на раз не приходится. Или к счастью. Это несчастье счастья. Бывает так, что всё превращается в муть и тупую похабщину. Какие-то тонкости неуловимы, и проектировать их невозможно. Вот повернётся как-то в профиль, соскользнёт. — Скука, досада, уныние — всё вялое, еле-еле. Всё с трудом. А он ходит взад-вперёд в темноте. Шаркает, возится. И ветер подвывает. Иногда с низкой крыши с грохотом съезжает лавина снега. В одном и том же случае чувства людей могут разбегаться до краёв спектра. До неузнаваемости. Как знать, что он думает? Может, он сейчас свихнётся и зарежет. Ведь зарезал Н.Ф. некогда Рогожин. Или удавит проволокой какой-нибудь. Но всё так тускло, что и это не страшно. Повернёшься на другой бок — и кое-как засыпаешь. А ещё был корнет Елагин. Тоже реальный случай, несомненно.

Катя, твой муженёк бывший жив? Не слышит. Не даёт ответа. Ведь ты на три года меня старше, а он ещё лет на десяток старше тебя. Услышала. Смеётся. — Я знала, что у тебя всегда будут живы чувства ко мне. До гроба. Я знала.

Какие чувства? Никаких чувств, кроме вялого раздражения, когда мешают или требуют. Иногда страх. Ещё обида — совсем слабая. Страх сильней обиды — не сравнить. Если ты такой здоровый, чего ж ты плачешь? Плачу́. За тупое психическое здоровье должна быть расплата. Она грозно присутствует где-то в глубине. Копится там. За надмение спокойствия и здравомыслия. Хоть кол на голове теши. Утешай, утешай. Плачу от жалости, ко всем, кому я не могу ничего дать. И не понимаю почему. У меня ничего нет. Плачу от нищеты. Тут и воробей закукует.

Но возможно, все это давно поняли и ничего не ждут от тебя. Махнули рукой. А ты не понял, тебе всё кажется. Всё равно я знала, что ты ко мне не станешь равнодушным никогда. Это уж так. Неравнодушный или нервно-душевный? А в доминошке мужички. Мужички. Мужички. Только, пожалуй, это шахматисты. Как знать. Ты представляешь: наш товарищ Серёжа! Спился! А Даниле так и не позвонили.