Читать книгу - "Экватор - Мигел Соуза Тавареш"

Она сразу же отвела его на кухню своего дома, подала ему холодный лимонад, чтобы снять дорожную усталость, и показала ему стоявшее на огне жаркое из курицы и сладкого перца, блюдо, приготовлением которого, судя по всему, она же сама и руководила. Мария-Аугушта представила ему управляющего плантациями, сеньора Албану, пятидесятилетнего мужчину, с желтоватым, вероятно, от перенесенной малярии лицом. Он был субъектом довольно мрачным и неприветливым, говорил мало, и во взгляде его сквозило недоверие. Хозяйка сказала, что унаследовала его от своего отца. Тот нанял его надсмотрщиком как раз, когда Мария-Аугушта вышла замуж за офицера из местного гарнизона, командированного сюда из Ламегу, на севере Португалии. Албану служил верой и правдой отцу все последние шесть лет его жизни. Мать, у которой Мария-Аугушта была единственной дочерью, умерла значительно раньше, когда ей было всего три года, и в Албану она всегда видела кого-то вроде старшего брата. Он водил ее каждое утро в школу в поселке Триндаде, потом встречал, стоя в тени дерева с двумя лошадьми, защищал ее от вспышек отцовского гнева и наряжал вместе с ней молодое деревце, которое они ставили раз в году посреди двора, чтобы хоть как-то в этих далеких тропиках обозначить наступавшее Рождество. Сеньор Албану, слушавший все это молча, сидя за столом с тарелкой супа, был потом ее свидетелем на свадьбе, а позже ее главной опорой в жизни, когда лейтенант Матуш скончался. Его смерть наступила после тяжелой агонии на фоне лихорадки, после шести лет замужества и жизни на плантациях; муж ее (она тяжело вздохнула) не оставил ничего, что могло бы стать его продолжением — ни детей, ни состояния, ни достойной пенсии, ни домика где-нибудь в Португалии — хотя бы для того, чтобы, после смерти всех близких, вернуться туда, откуда давным-давно уехали и ее предки. Решившись однажды поехать в Португалию и проехав сначала обычным для всякого знакомящегося со страной маршрутом, она съездила-таки на север, в Ламегу, напрасно проискав там хоть какие-то следы родословной своего покойного мужа. Потом она посетила Лиссабон и Каштелу Бранку в поисках собственных дальних родственников. Они встретили ее, как какого-то экзотического зверька из далекой Африки, и она спешно вернулась к себе на Нова Эшперанса, где у нее было единственное близкое ей живое создание, которое она знала с детства, где ей было знакомо пение каждой птицы и где, к огромному удивлению Луиша-Бернарду, она знала по имени каждого работавшего на нее черного батрака. Все, что принадлежало ей, было рядом, и не стоило искать другой мир, потому что его попросту не существует. Хотя, как ему также удалось позже выяснить, несмотря на внешние признаки, Мария-Аугушта не жила оторванной от этого мира: она выписывала журналы на португальском и французском, языке, который она выучила в детстве с француженкой, женой тогдашнего губернатора, заказывала многочисленные литературные новинки из лиссабонских книжных магазинов, читала Э́су, Антеру[43], Камилу[44], Виктора Гюго, Мольера и даже Сервантеса. Дамы из местного общества ее ненавидели и постоянно плели вокруг нее интриги, но никто из них так и не дождался от Марии-Аугушты капитуляции.

За столом она была даже слишком оживлена и говорлива. Луиш-Бернарду, мысленно представив ее в лиссабонском обществе, пришел к заключению, что там такое поведение для дамы все-таки было бы неуместным. Физически, она несколько излишне «выставляла себя», что контрастировало с ее положением и вдовьим статусом женщины лет тридцати семи — тридцати восьми, по его расчетам. Она была высокого роста, с полной, выступающей вперед грудью. В ее глубоком декольте периодически появлялся и снова исчезал медальон с портретом, вероятно, ее покойного мужа. В разговоре она и сама то выуживала его оттуда каким-то рассеянным жестом, то снова погружала внутрь. Черные длинные волосы были собраны на голове полукруглым черепашьим гребнем, оставляя по обе стороны лица два длинных, слегка небрежных локона. Жесты ее в разговоре за едой были не слишком сдержанными, что свойственно женщинам с устоявшейся репутацией в обществе, а платье из белого хлопка — длинное, до пят, в красных розах, с легким, грубоватым квадратным вырезом, идущим от плеч вниз к груди, вызвало бы, наверное, улыбку у лиссабонских модниц. Лицо ее, сильно загорелое, что в то время было немодно, было довольно простым, с грубоватыми чертами, но вполне приятным, глаза черными. Мария-Аугушта не была той дамой, с которой лиссабонскому кавалеру Луишу-Бернарду захотелось бы прогуляться бы по центральной столичной улице или стать завсегдатаем ее салона. Но здесь, вдали от общепринятых норм, ее фигура, манеры и разговор воспринимались им как приятное развлечение. Она создавала вокруг себя атмосферу чего-то хорошо знакомого и расслабляющего, как отошедшая от дел прима, которую вы навещаете в ее провинциальном поместье, как олицетворение чего-то благоприятного, первозданного и сулящего легкое отдохновение.

После обеда, по-прежнему в компании молчаливого Албану, они отправились прогуляться верхом по вырубкам. Приближалась «гравана», сухой сезон, уже не было так жарко, как месяц назад, и влажность уже не была настолько всеохватывающей, чтобы падать прямо с небес на плечи и потом стекать вниз. Мария-Аугушта часто останавливалась, чтобы заговорить с женщинами или работниками плантаций, спрашивая тех о болезнях, о том, как дети, или просила дать ей кувшин воды. Иногда они уходили в сторону от дороги, вдоль которой росли кокосовые пальмы, и она показывала гостю что-нибудь любопытное, какой-нибудь красивый вид. Иногда она просто вспоминала с Албану какой-нибудь забавный, произошедший именно на том месте эпизод. Здешнее хозяйство было гораздо менее современным и технически оснащенным, чем те лучшие образцы, что Луиш-Бернарду видел до этого. Не было железнодорожной узкоколейки, деревня, где жили рабочие, а также сельскохозяйственные постройки были значительно меньших размеров, да и сама работа была не такой интенсивной: Мария-Аугушта явно не планировала ездить каждую весну в Париж или приобретать дом в престижном лиссабонском районе.

По дороге назад, спешившись и никуда не торопясь, они вели между собой непринужденный разговор. По ее просьбе, Луиш-Бернарду рассказал о своей семье, о работе и жизни в Лиссабоне. Они говорили даже о политической ситуации, и он объяснял ей, в общих чертах, что представляет собой страна, которая была и ее тоже, но которую она почти не знала. Все это время он ни разу не почувствовал себя губернатором, приехавшим с инспекцией, а, скорее, каким-нибудь кузеном, навещавшим в провинции свою дальнюю родственницу. После первого получаса разговора он потребовал, чтобы Мария-Аугушта перестала обращаться к нему «сеньор губернатор». Если бы не постоянно находившийся в их компании «сеньор Албану», который, отвечая на его вопросы, также обращался к нему как к «сеньору губернатору», то со стороны, когда к концу дня они возвращались в Большой дом, их можно было бы принять за троих друзей, идущих с прогулки.

Они присутствовали на вечернем сборе, после чего Луиш-Бернарду впервые отправился в предназначенную для него комнату, самую первую из шести небольших помещений, расположенных одно за другим на верхнем этаже дома. Как он и предполагал, спальня оказалась очень простой, без особой роскоши. Ее окна выходили на задний двор с видом на гору, над которой уже начинало садиться солнце. Он принял ванну в единственной ванной комнате на этаже, наскоро вытер волосы полотенцем, слегка побрызгался захваченным с собой одеколоном и надел обычные брюки, белую рубашку и бежевый льняной жилет с пуговицами из слоновой кости. Засунув во внешний карман жилета сигару, он спустился на веранду.