Читать книгу - "Крутые мужики на дороге не валяются - Катрин Панколь"

— Ну что, — прерывает молчание Алан, — избавляемся от комплексов, флиртуем с первым рыжим встречным?

Я не считаю нужным отвечать на этот вопрос и усаживаюсь на подлокотник его кресла, под живой изгородью. Отодвигаю пальму — ее листья лезут мне прямо в глаза. Алан не двигается, ему даже в голову не приходит встать и уступить мне место.

— И сколько таких дядечек ты снимаешь за вечер для самоуспокоения?

— А ты что здесь делаешь? Опять сговорился с Бонни Мэйлер или на этот раз она действовала по своему усмотрению?

— Я понял, что ты здесь, когда увидел Бонни в баре. Чтобы сразу тебя успокоить, скажу, что я не один…

— Ах вот оно что, — вырывается у меня, и от внезапной боли судорогой сводит живот, перехватывает дыхание.

Значит, все-таки подружка, стучит в голове, и он нас сейчас познакомит. Я живо представляю себе его пассию. Красивая, необыкновенная, умная, под мышкой — диплом кандидата наук, в тонких пальцах — серебряная ложечка, платье отделано мехом, длинные волосы упруги и блестящи, а кожа бархатистая настолько, что чванливые продавщицы из «Блумингдэйла» при виде такого совершенства вытягиваются по стойке смирно, носик маленький и изящный, а зубы… Зубы ослепительно-белые, ровные, ухоженные. Крошечные ножки в открытых туфельках-шпильках… Она не идет, а плывет. Не смеется, а дарит божественную улыбку. На ногтях переливается лак. Короче, хороша на все сто процентов. Я остаюсь не у дел. Моя песня спета!

— И где же твоя подружка? — интересуюсь я, сутулясь и судорожно потирая лоб, — того и гляди появится дырка.

— Подойдет к половине двенадцатого.

— Понятно.

На часах только десять.

«Что же делать? — размышляю я, раскачиваясь на подлокотнике. — Как я обычно поступаю в подобных случаях?»

Просто ухожу. Утоляю печаль в объятиях другого. Первого встречного. Утешаюсь калорийным шоколадным мороженым. А в полнолуние и вовсе теряю голову: набрасываюсь на объект страсти, умоляю взглянуть мне в глаза, забрать меня с собой, взять меня — и поскорее. А потом разыгрывается привычная пьеса в пяти актах.

Однако сегодня этому не бывать. Я дала себе слово и буду его держать. Я прислушиваюсь к своему новому «я». Оно никуда не спешит, потому что верит в себя. Призывает меня избавиться от дурных привычек и призраков прошлого. Поживем увидим, восклицает новое «я».

И я решаю повременить. Броситься в его объятия я всегда успею.

Пусть жизнь все расставит на свои места.

Пусть деревья неспешно растут, а птички беспечно поют. Пусть Ритины предсказания сбываются постепенно. Пусть Алан однажды, не сегодня и не сейчас, а когда придет время, увидит меня в новом свете.

Вечно я несусь сломя голову, не пора ли наконец сделать остановку и малость отдышаться?

Даже когда папа был при смерти, я сгорала от нетерпения, постоянно ловила себя на желании поторопить события. Мне хотелось, чтобы все поскорее закончилось, увидеть, в какое состояние повергнет меня Его смерть. Я никогда еще не сталкивалась с ней так близко, и мне было любопытно, как все это будет.

При этом воспоминании голова начинает раскалываться так, что я невольно откидываю ее назад. Перед глазами встает больничная палата, где в ожидании папиной смерти, сидя у изголовья белой металлической кровати, я нетерпеливо притопывала ногой. Ну же, папочка? Не пора ли тебе преставиться? Сколько можно? Давай же поживее…

Я ненавижу себя. Ненавижу свою вечную спешку.

Я закрываю глаза, чтобы не разреветься. Не дать волю слезам при Алане, а то он вообразит, что я плачу из-за него, и начнет меня жалеть, а это вообще самое ужасное, что можно себе представить.

Я не позволяю слезам вырваться наружу. Открываю глаза и снова смотрю на него. Я так мучительно хочу этого мужчину, что он кажется мне почти нереальным. Так и подмывает ущипнуть его посильнее, чтобы из недосягаемого Принца он вновь превратился в обычного человека.

Мы молчим.

У него есть подружка. Они вместе уезжают на выходные, и он целует ее в губы.

И в точеную шею…

И в грудь.

И между ног, доводя до крика.

Для меня места не осталось, и поцелуя мне не будет.

Надо подумать о чем-то другом. Может, стоит вернуться в Париж?

В Париже у меня друг, он славный, красивый, влюблен в меня. У него тоже длинные руки и большая машина с круглым пропуском на ветровом стекле. Приезжает он нечасто — дел по горло, и любит меня на скорую руку. Зато заваливает подарками и пишет нежные письма. Я обожаю их читать, когда его нет рядом. Они мне безумно нравятся.

Гораздо больше, чем он сам.

Странно, что я так долго про него не вспоминала…

Я мотаю ногой из стороны в сторону. Закусываю удила. Слежу глазами за людским потоком, текущим из зала в туалеты и обратно. Покусываю пальмовую ветку, которая щекочет мне нос. Алан дожевывает свои льдинки, вытягивается в кресле, отчего я едва не падаю с подлокотника, поворачивается ко мне и изрекает:

— Что-то мне здесь не нравится. Пойдем есть пиццу?

Он ездит на кадиллаке. Сиденья обиты красной кожей и так широки, что сзади можно уложить двух бродяг со всем их скарбом. Я усаживаюсь в кресло и принимаюсь нажимать кнопки радиоприемника, чтобы скоротать время и собраться с мыслями. Меня так и подмывает открыть ящик на передней панели и взглянуть, нет ли там пудреницы или губной помады, но я не смею. Вместо этого делаю глубокий вдох — аромата духов не ощущается, ни малейшего.

Слегка успокоившись, я откидываюсь назад. Хочется задрать ноги повыше, но я себе этого не позволяю, хотя соблазн велик — места в машине предостаточно. Расстояние между нашими креслами полтора метра, без преувеличения.

Он берет наугад кассету, и салон наполняется музыкой в стиле кантри. Рэй Чарльз и Вилли Нельсон исполняют дуэтом «Семь испанских ангелов». Неплохо, констатирую я. Заснеженные улицы, обледеневшие небоскребы, Алан за рулем, старые мэтры, поющие каноном. Добавить к этому нечего, и я молчу.

Он тоже молчит.

Мы поднимаемся в верхнюю часть города. Я пытаюсь понять, куда мы едем. Меня, конечно, тянет ехидно поинтересоваться, успеет ли он на свое свидание, но я держу себя в руках. Вдруг он и вправду забыл о нем, а моя соперница с ума сходит! Меня пронзает жгучая волна наслаждения. Я заранее ненавижу эту стерву и при мысли о том, что она изводится в ожидании Алана, испытываю нечто подобное оргазму. Тем не менее окончательной уверенности в таком повороте событий у меня нет, и временами внутри все так и сжимается: я представляю, как Алан наклоняется к ней, а она гордо сияет губной помадой и гарцует на своих шпильках. Наверное, она похотлива, как кошка…

Молчание затягивается. Кажется, мы вот-вот заговорим о самом главном и просто готовимся к этому ответственному моменту.