Читать книгу - "Наш последний эшелон - Роман Сенчин"

* * *

Очередь двигается медленно. Через рыбный пахучий отдел, затем через мясной, где висит позеленевшая копченая колбаса по 260 рэ, а рядышком – спортивный костюм «Пума» и кожаная куртка из лоскутков. Миновали следующий, там на эмалированном подносе постепенно портится крестьянское масло по 185.

В очереди плачет ребенок. Плачет противно, громко, с короткими перерывами, которые только обостряют раздражение. Ребенка неумело успокаивает молодая совсем мамаша. Лет восемнадцати. Она стоит в соседнем рукаве очереди, почти напротив меня. Удобно рассматривать ее и ее ребенка. Малыш страдает от жары и гастрономической вони или просто-напросто капризничает. Мамаша качает его, держа на руках, выгибаясь назад, сует ему в ротик соску-пустышку. Тот не хочет, выплевывает, воротит зареванное, сморщенное рыльце и, замолчав на минуту, чем-то заинтересовавшись, возобновляет рев.

Мне хочется сказать девушке-мамаше, до зуда захотелось буквально: «Вот так, сестренка, вот так и пройдет твоя сознательно-бессознательная жизнь. Вот так ты и будешь стоять то за тем, то за сем. Будешь с ребенком мучиться, готовить пожрать своему мужу, производителю материальных ценностей, очаг поддерживать в чистоте. Вот так, сестренка, таковы перспективы. И стремительно будешь ветшать. Плакать будешь, работать и есть».

Но, конечно, ничего такого я не сказал. Вообще ничего не сказал. Просто пристально смотрел на нее. Девушка-мамаша глянула на меня мутноватыми глазами и, виновато вздохнув, отвернулась.

Никто не предлагает ей пройти без очереди, выкупить свои положенные по талонам продукты. Стойко терпят плач младенца, по шагу в пять минут продвигаются.

* * *

Купить рис купил, но отнести его домой уж не успеваю. Пришлось тащиться с пятью кэгэ в пакете в институт.

Подхожу к педу. Здесь полторы недели как занимаюсь на подготовительных курсах. Чего не позаниматься, тем более что бесплатно. Может, поступлю на исторический факультет, поучусь. Особенным желанием не горю, но надо ж чем-то заниматься, а пединститут, кажется мне, – само то…

Неожиданность. Возле центрального входа Бобовский «Жигуль», и сам Боб стоит, опершись о капот. Завидя меня, ехидно заулыбался.

– Перевет, ученичок!

– Привет. А ты чего здесь?

– Да вот тебя вычисляю. Вчера, блин, звонить запарился. Ты где был?

– Так, – мнусь, – у девчонки одной.

– Чего?! – Боб изумлен. – Чё врешь-то! У какой это девчонки?

– Спал.

– У девчонки спал?

– Дома.

Боб смотрит на меня непонимающе, бормочет:

– Девчонку какую-то приплел… И что, не слышал; как я тебе звонил, надрывался?

– Я говорю – спал.

– И сегодня утром не слышал?

– Сегодня, честно, не слышал, – ответил я и закурил. – Вот за рисом стоял…

Боб тоже закурил.

– Я вот что, – погодя, уже спокойно заговорил он. – Сейчас на рыбалку рванем. Садись. – И он вольно распахнул дверцу своего «Жигуля».

Теперь мне пора изумиться:

– Какая еще рыбалка?

– Ну, рыбу ловить. За Леркой заедем – и вперед.

– Лерка работает.

– Лерка дома, пирожки нам печет. Давай садись.

– Я иду учиться, – твердо говорю я.

– Какое учиться! – Боб сморщился. – Один день можно прогулять. Давай, Ромыч, садись!

– Дождь собирается, – смотрю в небо. – Вон туч сколько.

– Прояснится. Москва передавала: ясно и жарко.

Боб открыл свою дверцу, хочет уже залезть в кабину, но, видя, что я остался стоять, вновь направляется ко мне. Его мультяшное лицо выражает крайнюю степень негодования.

– Ромка, ты становишься невыносим! Уже все собрали, я удочки старался делал. А ты, блин! «Гулять пойдем?» – «Не-е». – «На рыбалку едем?» – «Не-е». Как идиот, действительно!

– Раньше надо было сказать, предупредить.

– Сам же трубку не брал! – взвизгнул Боб; с полминуты смотрел мне прямо в глаза, затем угрожающе тихо сказал: – Если ты сейчас же не сядешь в машину, то считай, что мы всё… поссорились. Навсегда!

Пришлось сесть и везти себя на рыбалку. Боб сразу подобрел, даже предложил свои фирмовые черные очки в круглой оправе. Я отказался. Изучал мир ясным взором.

– Ну в самом деле, Ромыч, нельзя же так!.. – говорил Боб. – Съездим, разветримся, порыбачим. Что в этом городе делать? Лето же.

Я молчу.

– Поступишь и без своего подгота дурацкого, – продолжает он успокаивать. – Я вот поступил, учусь. На четвертый курс перебрался с божьей помощью. Кстати, слышал новость? – Голос его тут же изменился, стал таинственным и тревожным. – Слышал, кто-то вчера двух коммеров завалил. На Весёлом перевале. Фуру сожгли. Из автомата, говорят, лупили…

– Феликс? – оживляюсь.

– Он вроде. Коммеры не заплатили, видать, ну их и того…

– Ну, и правильно.

– Чего ж правильного? – не разделяет Боб моей радости.

– Так их и надо, гадов всяких.

– Почему они гады-то? Они на жизнь себе зарабатывают. Я вот тоже подумываю заняться чем-нибудь. На одной сгущенке знаешь сколько люди загребают! Тоже на легковушках мотаются в Минусинск, с поездов закупают…

Я хмыкнул:

– Давай-давай! Попытка не пытка.

* * *

Забрав Леру с пирожками, рванули за город. Лера на меня дуется за вчерашнее, почти не замечает. Я вообще не склонен разговаривать, сижу на заднем сиденье, смотрю в окно, думаю. Лера общается с Бобом:

– На какое место едем?

– Естественно, где Игорек ленков тогда натаскал. Помнишь?

Лера вспомнила и аж захлопала в ладоши от восторга.

– А с чем пирожки? – в свою очередь спросил Боб.

– С луком, яйцами есть, с мясом, с повидлом. Газировку взяла. – И не забыла меня поддеть: – Только ее, кажется, Рома не пьет.

– Почему? – Боб удивился.

– Не знаю. Он и мороженого не ест. Из принципа.

Боб хохотнул. Я же поинтересовался у нее:

– А почему ты, Валерия, не на работе сегодня?

Она повела плечами, лицо (заметил в зеркало) стало кислым.

– Оставила, отказалась. Вчера больше убытков получилось. Половина растаяла, недостача к тому же…

– Бедняжка, – вздохнул я. – Что ж, на ошибках учатся. Как говорится – первый блин комом.

Лера вспыхнула, повернулась ко мне. Назрела перебранка. Боб встрял:

– Хорош, давайте замнем. На рыбалку едем, господа!

Он приобнял Леру, та растаяла (или сделала вид), заулыбалась.