Читать книгу - "Невский проспект - Дмитрий Вересов"

На Ленке было что-то, напоминавшее старомодный чехол с оборочками, для дивана – платье для беременных. Больше всего сестра опасалась скандала, который мог негативно отразиться на ее ребенке. Об этом она шепнула еще в прихожей, стягивая шарф с шеи Вадима.

– Вас понял! – сказал Вадим.

Несмотря на все свои ахи-вздохи и колоссальный живот, по квартире Ленка передвигалась весьма проворно. «Привыкла», – объяснила она и добавила, что она теперь вроде тех скороходов, которые прикрепляли к ногам тяжелые камни для тренировок, а потом, сбросив эти камни, начинали бегать, как кузнечики. Так и Ленка пообещала после родов развить какую-то невероятную скорость.

– Кузнечики не бегают! – сказал Вадим, уже увидевший на вешалке старое пальто отца, к которому тот питал почти мистическую привязанность. – Они скачут.

Он раздвинул шуршащий полог из бусин, сразу встретился взглядом с матерью, сидевшей на диване в гостиной, и замолчал. До последнего момента он боялся – боялся увидеть ее постаревшей и поседевшей от огорчений. Во всяком случае, такая картина представала перед глазами после всех Ленкиных рассказов. Напрасно боялся – мама выглядела даже помолодевшей, и от сердца у Домового отлегло.

Отец стоял у клетки с попугаем, наполовину прикрытой пестрым платком, и, повернувшись к нему, взволнованно затоптался на месте. Он-то как раз выглядел постаревшим. Вадим замер, не зная, к кому из них подойти первым.

«Боже мой, – мелькнула у него в голове мысль, – это же просто сцена из какого-то древнего романа». Из какого точно – он вспомнить не мог, да и не был уверен, что читал такой роман. Просто слишком нереальным все выглядело – таким же нереальным, как и ссора, о которой никто ни разу не упомянул за весь вечер. Если и бывают в жизни случаи, когда «не стоит ворошить прошлое», то это был именно такой.

– Здравствуй! – сказал отец.

Попугай, бывший свидетелем этой трогательной сцены, тут же прокомментировал ее замысловатой непечатной фразой, достойной украсить лексикон любого уголовника. Ленка всплеснула руками и спешно накрыла его платком, но торжественный момент был безнадежно испорчен. «Впрочем, оно и к лучшему», – подумал Вадим. Напряжение разрядилось, он подошел и обнял отца, потом сел рядом с матерью. Разговор начался бестолково, но вскоре наладился при активном контроле со стороны Ленки.

Сестра не выпускала процесс переговоров из рук, бдительно и бесхитростно пресекая все попытки за-тронуть больные темы. Сцена напоминала Вадиму не то сватовство, не то свидание в тюрьме, когда высказаться откровенно мешает кто-то посторонний, которого нельзя попросить выйти. Странно было бы просить сестрицу оставить собственную гостиную – даже в шутку. Она бы все равно не послушалась. Смотрела на них, растроганно всхлипывая:

– Я и забыла совсем – мне же нельзя волноваться! А то ребенок родится нервный!

Имя Наташи не упоминалось вовсе, будто и не было ее никогда.

«Встреча на Эльбе», как назвал про себя этот вечер Иволгин, завершилась благополучно и, вопреки его страхам, без покаяний и прощений с обеих сторон – именно этих покаяний и прощений Домовой боялся больше всего. Тетя Станислава передавала ему привет. Впрочем, как уверяла мать, она вряд ли уже помнит, кто он такой. В принципе, Вадима вполне можно было оформить в качестве опекуна тетки с последующим переоформлением квартиры на его имя.

Родители не спешили перебраться назад, впадавшей в детство Станиславе требовалась постоянная помощь. Однако Гертруда Яковлевна уже подыскала для нее надежную сиделку и все чаще появлялась – иногда с отцом, иногда одна – на квартире у сына, вытесняя понемногу из этой квартиры Маркова. Вернее – его образ, который, подобно персонажу Кирилла, призрачному Гамлету, витал в стенах дома Иволгиных, напоминая о себе мелочами – оставленной книгой о сценическом искусстве или случайной запиской, которую Вадим забыл выбросить. От Маркова реального приходили краткие сообщения, часто – с приличным запозданием. Одна открытка пришла спустя почти месяц после того, как была послана из Будапешта. Наверное, примерно с таким же успехом можно было послать письмо в бутылке, с тем чтобы Иволгин поймал его на невских берегах.

Почему-то ему казалось, что Марков уже не вернется – судя по открыткам можно было заключить, что Кирилл все больше удаляется от границ «Великого и могучего», и это движение, отмечаемое Вадимом на карте (маленькие флажки, как на военных планах), казалось Иволгину совершенно закономерным. Он почти физически чувствовал притяжение, которое существовало между Марковым и Британскими островами, приютившимися на западе континента. А причина казалась очевидной – Джейн Болтон.

* * *

Конь смертельно устал, Евгений тосковал. Ему нужно было во что бы то ни стало выбраться поскорее из этого пустынного места, где только ворон – старый падальщик мог чувствовать себя относительно комфортно. Ворон, нахохлившись, сидел на ветке сухого дерева. Невский проехал стороной, чтобы птица не украсила его плащ пометом – и так грязи хватало. Впереди расстилалась притихшая степь, тучи уже рассеивались, над краем земли ярко пылало закатное солнце. Весь этот день небо было затянуто облаками, и вот теперь, словно в качестве компенсации за свое столь продолжительное отсутствие, солнце залило пронзительно ярким багровым светом всю степь, насколько хватало глаз. Он подумал, что стоит прикрыть металлический нагрудник – его блеск могут заметить издалека. Не хотелось закончить столь важное путешествие в бессмысленной стычке с каким-нибудь лесным сбродом. Эти ублюдки обычно не церемонились с благородным сословием, да и причин для церемоний, по правде говоря, не было. Дворянство Англии только нарождалось, но уже было полно спеси, а разница между благосостоянием благородного, хотя и приемного, сына графа Ддейла и обычного крестьянина была просто чудовищной. Невский не раз проезжал через крестьянские поселения, там люди падали в грязь при виде всадника, хотя никто не принуждал их к этому – Невский не мог бы физически справиться с этими людьми. Восстань они, и ему пришлось бы уносить ноги. Но им и в голову не приходила такая мысль.

Он поднялся на холм и замер. Впереди, рассекая степь и преграждая ему путь, стояла темная стена. Стена эта не была сложена из камня, да и не было во всей Британии людей, способных построить такое, разве что кроме тех древних гигантов, о которых Невский слышал из уст придворных поэтов при дворе графа Ддейла. Стена простиралась от края земли до края, она поднималась до самого неба.

В свете закатного солнца видение было особенно впечатляюще. Стена отмечала грань, которую Невский не должен был преступать, если не хочет сгинуть навсегда. Он понял это.

– Ваш намек мне ясен! – Евгений продолжал, хотя и тихим шагом, двигаться в сторону тьмы. Тем временем видение растаяло, словно отступило перед его решимостью. Он, однако, понимал, что не все так просто. Это в сказке достаточно одного поцелуя, чтобы разбудить спящую деву, зло отступает при виде доблести, а вера разрушает зло.

В свете угасающего дня Невский пересек невидимую черту. В этот раз это не было жестом отчаяния, как тогда, когда в том далеком городе, он бросился в прохладные воды, оказавшиеся и в самом деле настоящей бездной. Сейчас он знал, что делал.