Читать книгу - "Кукушкины слёзки - София Привис-Никитина"

Тысячи обезумевших поклонников умирали у её прекрасных ног, а тут какие-то уроки, какая-то физика… Всё это не вязалось с внутренним состоянием будущей примы не только киевского, но и других оперных театров мира.

Уська у неё был дурак, мальчишки из класса – идиоты, девчонки – замарашки, а у Батона, вообще – макушка дырявая! Уважения заслуживала только Рамиля, потому что была её придворной портнихой.

Бабушку она любила! Да! Любила и поэтому мирилась с её слабостями и совершенной несовременностью. Авторитетов не было никаких, даже любимый дядя Боря был просто: «Борька, что ты мне принёс?».

Короче, не девочка была, а пожар! То истерика, то барабанит целый день по клавишам, то «не хочу – не буду», то бабушку целовать с разбегу, то у неё рулады всё утро, то заспанная до полудня по комнате мотыляется. И никогда не угадаешь, в каком настроении Анечка будет через пять минут.

Эсфирь понимала, что на девочку свалилось очень много и сразу. Смерть матери, лавиной хлынувшая на неё любовь Эсфири и, конечно, талант! Искрящийся, как бриллиант, не отшлифованный еще, острый какой-то и беззащитный, но несомненный талант.

Но жили, всё же, дружно, хоть и со страстями ежедневными. Анечка училась хорошо, могла бы стать и отличницей, но прилежание хромало на обе ноги. Летом уезжали в Боярку к Борису.

Там у Анечки рос Марк, который ей был не то братом, не то троюродным дядей и которого Анечка, конечно, звала только Мариком, но любила страстно, как, впрочем, делала всё. Таскала его за собой всюду. Их так и звали в посёлке: Шерочка с Мошерочкой.

Поскольку фантазия у Анечки была буйной, и ушки у неё были на макушке сильно и всегда, то голова её была полна знаний и тайн из жизни взрослых. Она прекрасно эти знания скрывала, понимая, что надо держать свой язычок на привязи.

Но постоянно сочиняла какие-то невероятные истории, бабушка и Паня называли её врушей. Один только Борис говорил, что всё, что исходит от Анечки – это не враки никакие, а талантливый полёт фантазии не в меру одарённого ребёнка.

Не в меру одарённый ребёнок тащил за собой к вечернему чаю уставшего и засыпающего на ходу Марка. Они уже крепко опаздывали и рисковали быть наказанными, но Марк падал, садился на попу и говорил, что у него устали ножки, и он никуда не пойдёт. Анечка, опять ставила его на ноги и увещевала:

– Марик, миленький, ну потерпи, мы уже почти у дома. Вечером мама тебе ножки отстегнёт, в угол поставит, и они отдохнут!

– Как отстегнёт? Ножки не отстёгиваются, они из попы растут… – растерялся Марик.

– Отстёгиваются, я сама видела, как Паня папе твоему их отстёгивала, и рядом с кроватью спать укладывала. Они до утра отдыхали, а потом папа твой, их пристёгивал и шёл на работу!

Кое-как добрались до дома, поужинали, но когда Паня стала укладывать Марка спать, тот потребовал отстегнуть ему усталые ножки, как папе.

Паня замерла, зыркнула на притаившуюся за книгой Анечку и спросила:

– Это ты, зараза, его научила?

И тут коварная Анечка завизжала на самом верхнем регистре:

– Я ему ничего не говорила, всё ты выдумываешь, Паня, я бабушке расскажу, что ты меня заразой…

Паня подлетела, больно и невежливо скрутила в цепких пальцах музыкальное Анечкино ушко, и начала вытягивать дорогую Анечку из-за стола. На шум возни прибежала Эсфирь, с порога ударилась об эту страшную картину избиения и закричала:

– Паня! Кого ты бьёшь, Паня?! Сироту?! Несчастную сиротинушку бьёшь, сволочь!

Скандал утих только к ночи, когда дети уже крепко спали, а накурившийся до одури Борис-таки помирил этих двух самых дорогих ему женщин. Эсфирь ещё контрольно шмурыжила носом, а Паня стучала ножами и вилками, но мир был восстановлен.

Борис знал, что завтра наступит ясное утро полное взаимной любви и заботы, а скандал пройдёт мимо, окрасив ещё в более яркие тона дружбу жены с золовкой. Скандал этот просто освежил отношения, как грибной дождик освежает траву.

В сентябре, загорелая и весёлая, Анечка возвращалась в школу, в музыку и в своё ангельское пение. Про неё уже ходили слухи в кругах близко расположенных к оперному миру. Мечта о мировой славе и любви летела на километры впереди Анечки.

С такими мечтами Анечке трудно было везти воз школьных обязанностей, да и девочки в классе относились к ней не особенно дружелюбно. Анечка была отъявленной кокеткой, модницей и задирой. Её острый язычок догонял любого неугодного и снабжал таким метким прозвищем, что от него, от прозвища этого, уже не отбиться было и не убежать.

Мальчики – это вообще особая статья. Они ходили за ней толпой уже с пятого класса, а к восьмому классу вся школа стояла на ушах. К пятнадцати годам Анечка стала самой популярной личностью в школе. Девочки уже считали за особую честь быть избранными ей в подруги. Обаяние личности обхватывало окружающих плотным кольцом удава. Не рыпнешься!

С взрослением мелкие стычки между бабушкой и внучкой переходили в самые настоящие баталии. Анечка взрослела стремительно и опасно, женское в ней не лопалось робким цветком из почки – бутона, а просто взрывалось и выплёскивалось из глаз, лебединых рук и гибкого стана.

Эсфирь постоянно была в состоянии боевой готовности. Угроза витала даже в воздухе их коммунальной квартиры, потерявшей статус образцовой по очень грустной причине.

Похоронившая своих непутёвых, отравившихся палёной водкой родителей, Людочка выбросила на помойку копившийся десятилетиями хлам без сожаления. Последние годы отношения в семье были просто невыносимыми.

Люда училась в профтехе, ходила голодная и несчастная, к водке относилась не просто отрицательно, но с каким-то вселенским ужасом! Она тащилась домой из училища, а дома её ждали пьяные родители и пустые кастрюли.

– Вы б хоть хлеба купили, мамо! – в отчаянии просила Людка.

– Какой хлеб, доню?! В доме водки нет! – плакала Галя.

После смерти ничтожных своих родителей, Люда каморку вылизала, вымыла до прозрачности окна, поклеила обои, и превратила свой чуланчик в любовное гнёздышко на коммерческой основе типа: «Беру лавэ за ай лав ю»!

В профтехе она, конечно, больше не появилась. Соседи хватались за голову, но молчали, делая вид, что ничего не происходит.

Эсфирь встречала Анечку из школы у дверей, провожала тоже до самых входных дверей и постоянно была начеку. Правда, Людочка дурочкой тоже не была, и в основном выпускала гостей через чёрный ход, рядом со своей каморкой.

Но, а вдруг? Начнутся вопросы: кто да что? Что ответить девочке? Девочку на мякине не проведёшь, она умная, слишком умная. А зачем ей эта изнанка жизни?

А у Анечки начались бесконечные ходынки на танцы, на концерты, внезапные дни рождения, и нигде не могли обойтись без Анечки. Анечка крутилась перед зеркалом, примеряла бесконечные наряды, влезала в ошеломительную мимо-юбку (так Эсфирь именовала юбки, которые были ещё короче, чем мини-юбки) и улетала.