Читать книгу - "По Рождестве Христовом - Василис Алексакис"

В восемь часов вечера в Иверском монастыре было уже темно и все закрыто. Я ничего не смог рассмотреть, поужинать тоже. Вечерняя трапеза давно кончилась. Монахи и паломники разошлись по своим кельям. Архонтарис тоже исчез, устроив меня в просторной комнате с двумя окнами на море. Под кроватью я обнаружил пару пластиковых сандалий.

Около двух часов ночи меня разбудил стук молотка. Наверное, из-за атмосферы, царящей на Страстной неделе, это мне напомнило о распятии Христа. Удары следовали в определенном ритме, прекращаясь и возобновляясь через регулярные промежутки. Позже я узнал, что монахи крайне редко пользуются колоколами. О начале церемоний они объявляют с помощью симандра, особой дощечки, по которой бьют деревянной колотушкой. Говорят, что Ной загонял животных в свой ковчег, стуча по доске.

В семь утра, когда я вышел из своей кельи, день давно начался. Утренние службы закончились, повар-монах готовил завтрак. Албанские рабочие, нанятые для ремонта, уже вовсю трудились — снимали старые полы, чинили стены и плитняковые крыши, доставляя стройматериалы наверх с помощью подъемных кранов.

Я быстро заметил, что монастырь гораздо больше, чем я себе представлял, и требуется не один час, чтобы осмотреть его целиком, обследовать все здания, поставить свечку в каждой церкви, обойти гигантские крепостные стены. У этого города есть центр, католикон — главный храм, окрашенный в темно-красный цвет (этот оттенок по-гречески называют «византийским»). Двери его были заперты. Я заметил две зеленые мраморные колонны, напомнившие мне дом в Кифиссии; быть может, они происходят из храма Посейдона, стоявшего, по мнению археологов, на этом самом месте.

Зайдя в другую церковь, я увидел фреску, похожую на ту, что описывал Везирцис, с той лишь разницей, что древние мудрецы тут были одеты не как византийские государи, а скорее, как восточные шейхи. У четверых из них — Софокла, Платона, Аристотеля и Плутарха — были тюрбаны на головах.

Мы договорились с Онуфриосом, что он заедет за мной в девять часов. Я вышел в главный двор, где прохаживалось всего несколько десятков паломников. Это совсем не было похоже на толпу, которую мне обещали. Если в обычное время народу еще меньше, значит, монастыри и впрямь не очень-то посещают. Какой-то завсегдатай делился опытом с группой молодежи. Советовал обязательно выпить воды из источника святого Афанасия, который находится по дороге в Великую Лавру.

— Как раз на этом месте Афанасий, когда у него было туго с деньгами, встретил Пресвятую Деву, и она пообещала ему помочь.

Другие паломники с возмущением комментировали размещенное в Интернете объявление какой-то голландской турфирмы, которая предлагала экскурсии для гомосексуалистов на Миконос и на гору Афон. Услышал я и человека, утверждавшего, что преподобный Паисий намного превосходил своими способностями йогов и что он мог по желанию исчезать и вновь появляться где захочет.

— Когда я виделся с ним в первый раз, он мне напомнил несколько эпизодов моей жизни, которые я совершенно забыл.

Я вошел в книжный магазин, занимавший первый этаж одного из зданий. Посреди помещения за внушительным письменным столом восседал старик лет восьмидесяти, с белой бородой и розовыми щеками. На нем был колпак, похожий на католическую скуфью, прикрывавший ему только макушку, а в руке он держал на манер скипетра большую палку.

— Это чтобы кошек выгонять, — пояснил он мне. — Я их не люблю.

— Я знаю одну даму, которая их тоже не любит.

— И она права.

В его произношении, слегка искажавшем слова, чувствовался отзвук чужого языка.

— Хотите чего-нибудь?

Любезность монаха внушила мне доверие, и я, осмелев, признался, что очень хочу кофе.

— Превосходно! Я сам вам его сварю! Но предупреждаю: он у меня чуточку крепковат!

Он встал и направился, ковыляя, в глубь магазина, где была устроена крохотная кухонька. Когда он мне принес кофе, да еще и с печеньем, как в хороших заведениях, я почувствовал бесконечную признательность.

— Вместо сахара я вам капнул кленового сиропа. У меня сестра в Канаде.

— Вы жили за границей?

Оказалось, что он родился во Франции, в богатой семье, наполовину греческой, наполовину французской, владеющей большими лесными угодьями в Нормандии и домом в Эврё. И не просто домом, а усадьбой самого аббата Прево, написавшего «Манон Леско». Он убежден, что в 1789 году, когда бушевавшие толпы жгли вокруг прочие дворянские имения, это пощадили из уважения к призраку знаменитой героини. Он надеется вновь увидеть Нормандию и дерево, которое сам посадил в семейных владениях, перед тем как ответить на призыв Бога.

— Восемнадцать лет прошло с тех пор. Моему дереву восемнадцать лет.

У всех монахов разные мечты. Один грезит о женщине, другой — о дереве, третий — о мороженом. Выходит, он принял постриг примерно лет в шестьдесят. Я не попросил его объяснить свое решение. Его величественный вид отбивал охоту задавать нескромные вопросы. Он мне назвал только свое имя — Иринеос. Мы заговорили о симандрах, которые делаются из каштанового дерева, и о колоколах.

— Когда неподалеку друг от друга попеременно звонят два колокола, через какое-то время от их вибраций в атмосфере рождается добавочный звук — отчетливо слышен звон третьего колокола, непохожий на два других. Прелестное явление, но отнюдь не волшебное, как считают некоторые монахи. Они называют этот слышимый, но не видимый колокол «ангельским».

Я немного вспылил, когда Онуфриос запросил за вчерашний день пятьдесят евро. Это уж чересчур.

— А за завтрашний день сколько ты с меня потребуешь?

— Обычный тариф за восемь часов — двести евро. Если нанимаешь меня и на завтрашний день, сделаю скидку!

— Не смеши. Я тебе не денежный мешок.