Читать книгу - "Мемуары везучего еврея - Дан Витторио Серге"

Во время смены капрала Аттиа из склада номер шесть не только пропали тысячи патронов, но и висячий замок, которым запирался склад, был сменен на другой. Аттиа сказал британцам, обнаружившим кражу, что замок, висевший на двери, когда он принял дежурство, — тот же замок, что висел в момент обнаружения кражи. Расследование же, проведенное с помощью собак-ищеек, напротив, склоняло думать, что кража произошла в то время, когда Аттиа сторожил склад. Аттиа стоял на своем. Поскольку со склада ничего не пропало во время моего дежурства, меня никто не мог обвинить. Если я засвидетельствую, что этот замок отличается от того, который висел две недели назад, подозрения против Аттиа будут гораздо серьезнее. И поскольку я прекрасно помнил, как выглядел тот замок, мое показание может оказаться решающим.

Со дня ареста капрала Аттиа моя душа не знала ни сна, ни покоя. Еврейский ишув в Эрец-Исраэле во время британского мандата был общиной типа государства в государстве, члены которой объединены вокруг своих независимых институций, автономных систем образования и подпольных военных организаций, — сообщество, спаянное патриотизмом и укрепленное заговором молчания политизированной общины, приобретшей горький опыт вековой дискриминации и преследования, наученной никому не доверять и хранить секреты. Эти свойства в еще большей степени проявились в наших добровольческих частях британской армии, где истинной моральной властью обладали еврейские сержанты и капралы. В 1941 году в этих частях еврейские офицеры встречались очень редко. Тех, что закончили первые скоротечные офицерские курсы, посылали служить во вспомогательные части, такие, как инженерные и транспортные войска, части снабжения и т. п., поскольку англичане нуждались в них больше, чем в наших пехотных подразделениях. Те немногие офицеры — «аборигены», служившие в Палестинском полку, — принадлежали к местным «хорошим семьям», еврейским и арабским, таким, как Бен-Гурион и Маргулис, Нашашиби и Даджани. Их, новоиспеченных младших лейтенантов, ожидало политическое и общественное будущее, поэтому никто не хотел уже на первом этапе подъема по лестнице военной иерархии подвергать их опасности, впутывая в политику. Впоследствии изменившиеся военные нужды заставили подбирать более подходящих с профессиональной точки зрения людей, но для тех первых офицеров из Эрец-Исраэля, которых в соответствии с политическим планом англичан направили в нестроевые части, выбор зависел в основном от их общественного статуса. В сравнении с ними младшие командиры, то есть капралы и сержанты (но иногда даже и рядовые), были людьми, которые попали в армию добровольцами, пользуясь поддержкой сионистских политических партий, а иногда и будучи напрямую направленными этими партиями через посредничество их подпольных военных организаций. Некоторым из этих людей, может быть, недоставало культуры, но они отличались стойким идеологическим сознанием, а главное — тесными и прямыми связями с центрами влияния в ишуве. В их руках находилась, пусть даже полуофициально, политическая власть в наших частях. В особенности это касалось представителей отделившегося подполья, то есть Эцеля и Лехи, которые поддерживали со своими людьми в британской армии постоянную связь, основанную на железной дисциплине. Эта неофициальная, но весьма реальная власть не проявлялась, в отличие от британской власти, в регламентации повседневной жизни. Еврейские младшие командиры, исполняя свои обязанности под началом британских офицеров, вели себя по отношению к нам, простым солдатам, так, как ведут себя капралы и сержанты во всех армиях мира. Мы все знали, что в вопросах «национальной важности» их авторитет несравненно выше того, что дает их воинское звание. Чтобы поддерживать дисциплину и выполнять поставленные задачи, они, как правило, действовали заодно со старшими сержантами и офицерами взвода. Естественно, и у них были общие интересы, прежде всего желание стать офицерами, поэтому их поведение по отношению к подчиненным не выходило за рамки общепринятого в армии. Но они, члены этого закрытого общества добровольцев, которые ставили свою политическую миссию куда выше военной самим фактом своего морального авторитета, располагали властью, похожей на ту, что я встречал потом в советских посольствах, где культурный атташе мог быть важнее главы представительства. Еврейские части британской армии были микрокосмом того будущего государства (как скажут впоследствии, единственного в истории удавшегося меньшевистского государства), которому хватило шести лет, чтобы выдворить англичан из страны, основать Государство Израиль и победить в целом ряде войн.

Когда капрал Аттиа был обвинен в исчезновении патронов со склада номер шесть, я немедленно получил, причем в категорической форме, инструкции от Хаганы, переданные мне еврейским сержантом, который был потрясен тем, что я, вместо того чтобы безоговорочно подчиниться, поднял вопрос о «моральной проблеме» лжи. Как только стало известно, что я еще не решил, что ответить, вокруг меня возникла пустота. Это еще не превратилось в остракизм, но вдруг все мои попытки наладить какой-либо контакт с другими солдатами стали тщетными. Человеческое окружение, можно сказать, исчезло. Никакой враждебности, никаких провокаций, только тишина и напряженное ожидание. Я оказался белой вороной в сионистском обществе Эрец-Исраэля, я был далек от еврейской культуры и полон надежд, возлагаемых на сионистские идеологии, не говоря уже о том, что я ощущал невозможность разделить с окружающими свое привезенное из Италии романтическое видение национального возрождения, но меня привела в ужас сама мысль о возможности оказаться до конца войны в полной изоляции в том обществе, которое само было отвергнуто всем миром. Как в страшном сне, я уже видел себя командующим на построении солдатами, которые отказываются подчиниться моему приказу, и это изводило меня не меньше приказа совершить насилие над своей совестью. У себя в части мне не с кем было посоветоваться. Я знал, что мне скажут: надуть англичан, которые изменили всем своим обещаниям и издали Белую книгу, ограничивающую продажу земли евреям и закрывающую въезд евреев в Эрец-Исраэль, — благое дело и святой долг. Древнее талмудическое изречение гласит: «Ограбивший грабителя — прощен», и против этого у меня не было никаких возражений. Что меня останавливало, так это ощущение того, что лгать, поклявшись на Библии именем Бога, означает нанести жестокий удар по самому святому, самому сокровенному в душе. Два типа морали — национальная и религиозная — сшиблись в одиночестве тревоги и отчаяния, не в силах преодолеть друг друга. Когда же мне наконец пришла повестка свидетельствовать на военном трибунале и мой сержант спросил, что я собираюсь там сказать, я был удивлен, услышав свой ответ: «Врать под присягой, разумеется».

Теплое одобрение, прочитанное мною на лицах товарищей, сделало меня на какой-то час счастливым. Впервые я испытал странное, чувственное удовольствие сознательного греха, облегченное решением отмести в сторону все сомнения и принять все, что принесет будущее. Но недолго длилось это чувство. Моя неугомонная совесть возобновила свои яростные атаки, и в ту ночь я не смог заснуть. Наутро, получив отпуск под предлогом необходимости ехать в Рамле за допуском на территорию военного трибунала, я сел на первый же арабский автобус, который проходил мимо лагеря Вади-Сарар, и отправился в школу «Микве Исраэль» к своему учителю ботаники. Я не видел его со дня вступления в армию. Его фамилия была Машиах, и он учился агрикультуре в Неапольском университете. Он носил пенсне, по субботам надевал галстук-бабочку, что делало его странно элегантным в неопрятном окружении школы, и всегда, пока я там учился, чрезвычайно любезно принимал меня у себя дома.