Читать книгу - "Апсихе - Эльжбета Латенайте"

— Может, пойдем уже внутрь? Холодно, — сказала я и повернула к дверям.

— Подожди. Посмотри, какой номер у соседнего дома, — попросил он, все еще задрав голову.

Больше не хотелось стоять на улице, но я все же потащилась к соседнему дому. Слушала, как тихо он ждет и как громко идет снег. Шла все вперед, искала номер. Не нашла и не могла найти.

— Здесь нет никакого номера, но судя по соседним домам, должен быть «2А». Хотя и за ним видны дома. Ай, не знаю. А почему спрашиваешь? — повернулась я к нему.

Он стоял далеко, за множеством снежинок. Шла я к нему лениво, будто отдыхала. Опять спросила о том же, но он не ответил, спокойно ждал. Шла и не смотрела на него, потому что снежинки больно бились о глазное яблоко. Острые, полные жизни снежинки.

Послышался оглушительный незнакомый звук, точно гром. Повернулась в его сторону и увидела, как с недостроенного многоэтажного дома, хлопая и сворачиваясь, падает огромное белое полотнище, прикрывавшее всю боковую стену. Наверное, доски, которыми вверху были прибиты его края, не выдержали тяжести ткани, пропитанной влагой.

На мгновение я обомлела, потом стала глазами искать слепца. Он отвернулся. Видела, что не испугался, и не обязательно объяснять ему, что случилось. Снег шел огромными кусками. Хотела о чем-то спросить, но остановила донесшаяся из бара песня:

Уж и рожь проросла,

Мозжечок мой тоже,

Уж и головы срубили

С индюков и куриц.

Все пухлявые девицы

Унеслись в лесок,

Городские мужички

Бросят пить чаёк…

Я видела, что слепца не волнует ни песня, ни я. Смотрела на строящийся дом и огромное белое полотнище с кучей досок внизу. Монашеская любовь — когда из-под клобука не видно ничего, кроме любимого силуэта впереди.

Беднячки кусали мошек,

А бабулькин на пенечке

Дал гвоздем себе в колено,

Сдулася коленка.

Все черне-черне-чернеет,

И понятно все,

Но бабулькин возродился

По-над полюшком. И рожь.

Он выстрелил мне прямо в солнечное сплетение. Только тогда я заметила в его руках какое-то короткое ружье. Я сразу ослабела, видела, как хлещет кровь, упала на колени. Пробовала рукой прикрыть рану, чтобы не бежала кровь. Не заметила, стоит ли он все еще напротив, не думала о нем. Чувствовала, все может скоро кончиться. Кровь шла струей. Пробовала зажать рану, но ладонь дрожала, не хватало сил. В снеге отражалась белизна моего лица, в темноте — глубина моей раны. Клонилась голова. Я почувствовала, как по лицу скатилось несколько слезинок — в страхе, что могут не успеть убежать из глаз. На мгновение, когда кровотечение приостановилось, усилилась слабость, я подумала — наверное, так покойнее.

Еще подумала: если бы кто-нибудь подошел, помог, могла бы остаться жива. Теперь не на что надеяться. Не оглядывалась по сторонам, смотрела туда, куда все время смотрел слепец, — вверх. Не видела, ходит ли кто рядом. Но ведь смешно, если бы кто-то был здесь, но только стоял и ничего не делал: боялся, или не решился, или не знал. Чуть-чуть взгрустнулось. Потому что было трудно удержаться на коленях, страшно тянуло прилечь. Знала две вещи: опасно истечь кровью и нельзя заснуть, потому что сознание сдастся. Если бы кто-нибудь придержал, было бы легче стоять на коленях.

А когда учила немецкий, узнала, что лучший диалект — баварский. Почему-у-у?

Как хорошо, что сейчас идет снег, как хорошо, что сейчас в воздухе нет пустоты. Это лучшее, что могло случиться за всю жизнь, осуществление всех амбиций. Думать о том, как сильно его люблю или любила, сейчас было бы неприлично и безнравственно.

…Кажется, уже слишком давно так. Теперь белизну своего лица я положила на снег. Чувствую, что нет костей и мяса. Говорю, что сердцевина была пустой, осталась пустой.

Странное дело, только сейчас поняла, почему так спешно скатились те несколько слезинок. Детки. Так и не успела ни одного. Может, и хорошо: теперь плакала бы, что покидаю их, что не смогу оградить. Не знаю, какие слезы горяче́е. Emememer, das Emmer — двузернянка.

Das Emmer.