Читать книгу - "Carus, или Тот, кто дорог своим друзьям - Паскаль Киньяр"

Понедельник, 3 сентября. Позвонил Т. Э. Уинслидейл. Пригласил к себе во вторник вечером с инструментами — даже если не будет Марты.

Зезон пришел ко мне обедать, чтобы затем поработать вместе. Сообщил о своей связи с Томасом. Что толстозадый паренек, с которым он любился до недавнего времени, сбежал в Марокко. Рассыпался в похвалах уступчивости Томаса, его предупредительности, которую тот много раз доказывал, его смелому отношению к предрассудкам. И что ему, Зезону, в конечном счете не так уж дорого обойдется возможность поддержать его пыл, сберечь чистоту и устойчивость его нравов.

Слушая 3., его циничные, бездушные, демонстративно бесстыдные и неприятные рассуждения, я вдруг понял причину странной неприязни А. Который предпочитал видеть Томаса женатым. Своим другом и — женатым.

Зашел ко мне и Йерр, уже вернувшийся в Париж. Я налил ему чашку кофе. Он завел разговор про С. «Наша специалистка по разорению дроздовых гнезд», — сказал он о ней.

Зезон сообщил нам, что у него взломали дверьные замки в квартире и похитили коллекцию медалей. Замки безнадежно испорчены, ему пришлось покупать новые. Кроме того, с учетом их состояния — или количества, уж и не помню точно, — страховой агент сразу же исключил возможность получения страховки. Йерр отказался ему сочувствовать. Потом Зезон ушел.

После того как 3. нас покинул, я спросил Йерра, в чем причина такой бесчувственности.

— Неправильное произношение одного слова, — ответил он, — делающее нереальным акт, который якобы был совершен.

Вот так же, добавил он, ему пришлось слышать, как Себастьенна говорит «окуменический». Ну может ли слово содержать какой-то смысл, если оно звучит настолько дико?! Разве это не говорит о полной ее безграмотности, о незнании происхождения этого слова и его истории? А ведь его значение теснейшим образом связано с ними. И Йерр твердо заявил, что человек способен понимать лишь то малое количество слов, чей смысл может определить. А следовательно, достоин называться человеком лишь в зависимости от этой малости.

— Ну ладно, мне пора в свою берлогу, — сказал он, вставая и пожимая мне руку.

Labor Day[97]. Р. заехал за мной на машине и повез на улицу Бернардинцев. Мы долго звонили в дверь, но никто не открывал. И только тут я вспомнил, что Марта еще не вернулась. Мы поспешили обратно на набережную, чтобы взять ноты для трио.

На авеню Ла Бурдонне мы приехали в половине девятого. Автомобиль Йерра стоял на второй линии, против входной двери: Йерр и А., кряхтя, вытаскивали из багажника ящик впечатляющих размеров с бутылками бордо. Мы помогли им втащить его на крыльцо.

Уинслидейл стоял в дверях. Зезон и Томас уже пришли, Коэн, Сюзанна и Бож тоже. Кроме того, появились Отто и Карл.

По какому случаю такое море разливанное вина? — спросил Р.

Это наименьшее, чем я могу вас отблагодарить, — краснея, ответил А.

У. стал нас поторапливать.

Мы сели за стол. Разговор был самый что ни на есть обыденный. Йерр начал с того, что поздравил Томаса с его элегантным видом. Они долго соревновались в любезностях, пока Й. не сделал Т. выговор за то, что он произнес «устарелый».

— Устаревший, — с упреком сказал он ему. — Вот как вам полагалось бы сказать!

Томас ответил, что прекрасно обойдется без этих замечаний, достойных какого-нибудь сельского полицейского. Й. возразил, что, с одной стороны, до этого ему еще далеко, но, с другой, Т. не мешало бы воздержаться от таких сравнений.

— Йерр бдительно следит за тем, что у него сходит с языка! — объявил Бож.

— Это верно, — ответил тот. — И я никогда не привыкну к варваризмам.

— Йерр бдительно следит за тем, чтобы его язык был безупречен! — продолжал Бож, насмешливо подражая тону Й.

— Да, это верно, — повторил тот, чуть суше. — Убийство, оставшееся безнаказанным, от этого не перестает быть страшным преступлением. Ухо богов исходит кровью от криков жертвы. Безграмотные люди, такие как вот этот, — добавил он, указав на Томаса, — суть мерзкие убийцы. Их следовало бы лишать языка и ставить в один ряд с вьючными животными!

Томас, побелев от ярости, вскочил и направился к двери. Рекруа удержал его: стоит ли обращать внимание на то, что Йерр обнажил свою старую шпагу?! Она давно уже проржавела насквозь, до самой рукоятки! Давно затупилась, истончилась, погнулась, треснула…

— Ничего, она еще способна показать вам, что есть что и чем звуки отличаются от безмолвия. И уж тем более способна оцарапать кожу, — вскинулся Йерр. — И вот вам доказательство — смятение Томаса!

— Но ведь сейчас многие говорят «устарелый», — примиряюще вставила Сюзанна. — Этот вариант давно укоренился…

— Да и сами правила, — сказал А., — чаще всего являются всего лишь укоренившимися ошибками.

— Если вдуматься, весь наш язык — всего лишь огромный солецизм[98], укоренившийся в силу его использования, — сказал Р.

— …а список модных ошибок — в благочестивых руках какого-нибудь кардинала! — добавил Коэн.

Йерр разозлился и объявил, что все преподаватели, все библиофилы, все лексикографы — жулики и комбинаторы.

— Изъясняйтесь точным, чистым, определенным языком! И не говорите «устарелый». Вы меня крайне обяжете, если не будете употреблять это слово в моем присутствии.

— Почему? — осведомился Р.

— Потому что это дела, к которым я имею самое непосредственное отношение, — ответил он, добавив, что не отрицает: Томас, несомненно, хорошенький мальчик. Еще и по этой причине ему бы лучше помалкивать. Ибо его словарный багаж весьма скуден.

Томас опять рванулся с места. Зезон — уже слегка захмелевший не дал ему уйти. Он спросил Йерра, что сей намек значит. И встал на защиту гомосексуализма — совсем уж некстати:

— Считать, что род человеческий разделен всего на два пола, — значит навязывать ему убогую симметрию и отрицать реальное разнообразие тел, их относительную самобытность и состояние, которым они обязаны возрасту. Короче говоря, это значит верить в наивный миф разделения на две половинки, то есть в призрачное единство, восстанавливаемое в любви.

— Яйцо без зародыша, снесенное в ночи, — сказал Бож, — чистейшая иллюзия, дочь ветра, возникшая до начала времен…

— Почему женщины отрицают, что у мужчин есть груди? — с трогательной горячностью вскричал Томас. — Почему мужчины отказываются изображать на холсте или описывать словами выпуклость внизу живота, свойственную женскому половому органу?