Читать книгу - "По дороге к концу - Герард Реве"

Вими налил нам еще по стакану. Помнишь, как мы то-то и то-то, с этим и с тем, там и тогда нажрались? Таких посиделок уже не будет, нет, уже не будет. Я пытался сохранить хоть какую-то бодрость духа и много говорил, часто, громко и похрюкивая, смеялся. Вокруг меня на полу стояли вещи, которые я притащил сверху с чердака и собирался взять с собой: букет темно-красных искусственных роз — в который я уже давно собирался вплести веревочку с лампочками — в массивной стеклянной длинной подставке с дырочками; еще один, но уже маленький букетик розовых розочек в бутылочке; три веточки искусственного декоративного терна в бутылке из под портвейна, который когда-то прислал в подарок Покровитель Ку.; красная стеклянная мормышка; верхняя часть черепа, которую Вими лет десять тому назад, когда мы осматривали катакомбы в Париже, вытащил из стены и быстро засунул в сумку, которую я держал наготове, а через несколько секунд после этого раздался страшный треск, потому что пирамида черепов слегка осела, но шум прекратился довольно быстро и ничьего внимания не привлек; в отеле мы отмыли этот череп в биде и назвали его «Фредерик», потому что мы тогда вообще все время выделывались; немецкая тарелка с гравировкой, посвященной победе под Лонви в 1914; и, посаженные на коврике в кружок, мордашками друг к другу четыре Зверюшки: сначала кролик с розовыми со внутренней стороны ушами, которого я подарил Вими в 1962 в Лондоне, через пару недель после его дня рождения; потом мишка-коала, которого я покупал ему еще задолго до этого, кажется, в 1957 и тоже в Лондоне, вероятно, вскоре после того, как мы решили уехать из Англии, — уже была почти весна, наш собрат по перу У. от дал нам свою дачу в Саффолке в полное распоряжение на четырнадцать дней, там еще не было электричества и камин работал очень плохо, а когда ветер дул в неблагоприятном направлении, то маленькая «саламандра»[231]в верхней комнатке сильно кашляла и постукивала после обеда, в тумане каминного дыма Вими играл на скрипке сонату Баха или Генделя, в любом случае, кого-то из обладателей париков, а я слушал и глядел на пашню, по которой время от времени, покрикивая, пробегал фазан. (Собрат по перу организовал нам доставку целого ящика с фруктами и выпивкой — две бутылки джина, две бутылки сухого мартини, две — сухого хереса и маленькую бутылочку виски хорошей марки, но мы даже не сообразили, что все это предназначалось нам и не отважились их открывать, ели только фрукты, и то если были уверены, что они вскорости испортятся.)

Коала тогда все время спал с нами в постели, его звали Александр — ничего не могу с этим поделать, мы всегда честно стремились выделиться из общей массы.

Третий зверь — довольно большая панда, которую я купил через пару лет после приобретения коалы, по-моему, тоже в Лондоне, тоже для Вими и которую назвали «Госпожа Панда» или просто «Панда». Четвертой зверюшкой была лисичка — безымянная, как и кролик, — я купил ее в начале 1962 в Восточном Берлине. (На чердаке я столкнулся также с осликом, которого подарил Призовому Жеребцу одновременно с тем кроликом из Galeries Modernes для Вими, потому что у Призового Жеребеца тоже «немножко был день рождения»; я не взял его с собой, потому что хотел, чтобы ослик остался у него, ведь я его ему подарил. Если Вими умрет, подумал я — и слезы выступили у меня на глазах, — нужно будет поженить Призового Жеребца и молодого нидерландца Р. индонезийского происхождения.)

Мы снова выпили по двойной порции — этот Скорпион может быть очень щедрым и очаровательным, если захочет. За окном быстро темнело, и мне в голову приходили многочисленные и различные мысли, из которых каждая была очень интересна сама по себе, но вместе они были совершенно бесполезны и слишком схематичны. Как мог я предугадать, что всего через пару месяцев буду вот так же сидеть у окна, все будет чуть иначе, но и совсем такое же, как прежде: дней десять назад мы так же сидели здесь, в деревне у поэта Нико В.,[232]а в гостях у него был старый бард Герард д. Б.[233]Много усилий приложил Нико к тому, чтобы заполучить к себе из Амстердама этого царственного отпрыска поэтического рода, таланты которого должны были раскрыться в полную мощь у камина или у костра; в тот день д. Б. не пошел в кафе Е., а, условившись, наконец, с Нико, уже в семь часов утра ждал того на верхней ступеньке лестницы своего многоэтажного жилища, по которой не отваживался спускаться сам, в то время как Нико обещал прийти только к двум часам пополудни. Транспортировка оказалась тоже нелегкой задачей и затянулась до поздней ночи, потому что при каждой смене лошадей — в Алкмаре, а также в Ден Увре и Волсварде — выпивалось по паре стаканов колы с двойной порцией выдержанной можжевеловой водки. Литровку, которую им дал с собой в дорогу владелец кафе К., они выпили еще в автобусе на Болсвард, а оттуда умчались в ночь на такси, высунувшись из окна, рыча и восторженно вопя. На следующий день посетители летней резиденции Нико увидели старого, замученного, изнуренного певца, даже на вид какого-то волокнистого, будто петух, который так стар, что и на забой не годится; он сидел в кресле в гостиной, коротая время в попеременных попытках расшифровать местную газету объявлений и скрутить папиросу — впрочем, ни то, ни другое не получалось, потому что буквы двоились в глазах, а пальцы его слишком опухли для утонченных действий. Так прошел первый сухой день. По истечении пяти дней, проведенных на соке и молоке, он уже мог более-менее хорошо видеть, передвигаться по дому и выдавать связные сообщения, и веки его гноились значительно меньше. Но ноги были все еще уродливо распухшими.

Писательница-про-заек А. в. Б., которая случайно тоже приехала к Нико погостить, время от времени присаживалась на корточки около кресла и спрашивала д. Б. сладеньким голоском:

— Ян (Герарда д. Б. зовут, вообще-то, Ян), ты, наверное, хочешь выпить стаканчик простоквашки?

«Господи Исусе, это покруче, чем песнь бокалов, полных жемчугов», думал я, в ужасе все это созерцая. «Не хочется даже думать о том, что и мне когда-нибудь понадобится подобная помощь».

Когда я зашел к ним на следующий день после обеда, все верну лось, как мне показалось, к состоянию природного равновесия: писательница-про-заек А. в. Б. уехала, а царственный отпрыск поэтического рода сидел, беззаботно болтая, у окна, пододвинув кресло как можно ближе к подоконнику, на котором разместились уже открытые бутылки: одна с водкой, одна с коньяком и светло-зеленая бутылка мерзкой конструкции — квадратная, сужающаяся книзу, — в которой находилась молодая можжевеловая водка, я от нее, вообще-то, не в восторге, хотя это, конечно, лучше, чем ничего. Он пил беспрерывно, но не торопливо, а в комнате, обычно такой сырой, приятно пахло кабаком. Д. В. сообщил мне, что ему очень нравится вид из окна:

— Здесь так красиво, просто чертовски красиво.

Как я понял из повествования Нико, выдерживать дренаж больше не было сил, и прошлым вечером он, в конце концов, «понатаскал домой всякого разного». Я увидел, что на полу стояло уже довольно приличное количество стеклотары. Те сто гульденов, что хозяин кафе Е. дал им с собой на транспортные и другие расходы, давным-давно были истрачены, за исключением отложенной Нико суммы на обратную дорогу, слегка округленной в большую сторону, к ней он притрагиваться не хотел.