Читать книгу - "Площадь Революции - Борис Евсеев"

Я ошалело молчал.

– Ну? Ты шо? Языка проглотил?

Я кивнул.

– Ху-гу-гу-гу! Языка своего он съел! Съел он, съел!

Тут позади нас неведомо как очутилась какая-то женщина и, уставив голову вверх, в беленькое папиросное небо, что есть мочи закричала:

– А ну, гоните его вон! Пошел вон отсэда! Там Баро Мануш ходит, он вам всем всыпет! – Женщина выкрикнула еще несколько непонятных слов.

Оглянувшись по сторонам, я увидел: никакого Баро Мануша рядом нет. Да и сама женщина так же внезапно, как и начала кричать, исчезла.

Зато подскочил к нам длинно-вертлявый человек. У него были каштановые, слипшиеся по концам волосы и голубые, кипящие слезами глаза. Одет он был в серый городской пиджак и длинные черные трусы. Ноги на ходу втискивал в китайские, новенькие, кажется, тесные кеды без шнурков и с резиновой нашлепкой на щиколке.

– А, морэ! Пришел? – крикнул радостно незнакомый человек. – И правильно, что ты к нам, дуралеям и неучам, пришел! Видишь? Парубков – ни одного нет. Все воровать подались. Кто – сатураторы, кто – скотину. Одни старые дуры и их безмозглые дети тут остались! Я б им сейчас!.. – Он замахнулся ивовым, до самого кончика очищенным прутом. – Ну да ладно. Стой тут. Никуда не ходи. Я тебе счас такое покажу – умрешь!

Человек в пиджаке и трусах кинулся к самому дальнему, латаному-перелатаному шатру.

– Учитель наш дурацкий явился, – сказал угрюмо один из братьев. – Счас какое-нибудь глупство притащит.

«Дурацкого учителя», однако, все не было.

Зато вышла из шатра все та же девочка. Она переоделась. Теперь на ней была длинная красная кофта в белый горошек и зеленая юбка до пят. На шее громыхало рубленными бляхами дикое монисто.

– Ху-гу-гу! Перерядилась! Смотрите на нее, какая цаца! Мериклэ на шею навесила! – крикнул один из братьев, тот, что до этого все время молчал.

Девочка и ему показала свой, – как сказала бы мама, требующий лечения – язык. А потом, постояв, голосом грубым и низким, словно взятым напрокат у взрослой женщины, запела:

Аа-ай! На тареле белый гусь.

Мама, я разлуки не боюсь!

Ааа-ай! Разлучила, мама, ты меня.

Мама, я теперь не-счаст-на-я!

Тут до меня дошло: и девочка, и братья-близнецы, и где-то пока таящийся Баро Мануш – да это ж цыгане! Крадущее детей, угоняющее лошадей и крупный рогатый скот, сбивающее с толку матерей и навсегда уводящее из дома отцов жадно-ужасное племя!

Чтобы чуть себя успокоить, я спросил:

– Вы – цыгане?

От боязни услышать утвердительный ответ я закрыл глаза. И тогда вместо маленьких цыган меж кострами прошлась взад-вперед высокая и стройная, как наша новая учительница физкультуры, Ховала.

Она шла с веночком желтых кульбаб на голове, и с губ ее слетали прозрачно-туманные, огненные капли. Почти такие же, как те, что я видел в саду утром.

– Мы – ромалы, – услыхал я и разлепил сплющенные намертво веки. Это вынырнул у меня за спиной «дурацкий учитель» в городском пиджаке и длинных-предлинных трусах. – Они – Дада и Дула. Им по одиннадцать лет. Она – Ружа. Ей всего десять. А она… Она… Ладно, не буду говорить… А я… Я Архипкой зовусь. А ну гэть отсюда! – накинулся вдруг Архипка на девочку Ружу.

Ружа недовольно отошла.

– Во, – сказал Архипка, – гляди.

Он медленно выдвинул из-за спины и подбросил на ладони немаленького, с боков гладко ощипанного, а на макушечке в плотных седоватых иголках ежа.

– Они хотели сварить, съесть! А я не дал! – крикнул Архипка, одной рукой расстегивая, а потом опять застегивая пиджак.

Ежа было жалко до слез. Увидав это, Архипка сунул ежа в торбу, болтавшуюся у него над коленом и сказал:

– Ладно, чего там. Иголки новые отрастут. А ты не плачь! Смейся!.. Скажи «Дула», – вдруг резко обернулся он к одному из братьев.

– Ну Дула, – недовольно протянул тот.

– Шоб тебя раздуло! – радостно крикнул Архипка. – А теперь ты. Скажи «Ружа», – тыкнул он пальцем при виде ежа опять к нам подступившую девочку.

– Ружа…

– Моей жопы хуже!.. Ладно… Счас… Счас я вам такое покажу! Все умрете!

Высоко подбросив и поймав путавшуюся меж ног торбу с ежом, Архипка кинулся к небольшой роще акаций.

– Пашли купнемся, – сказал неразговорчивый Дада.

– Холодно же. Март еще. И глубоко там, наверное…

– Ху-гу-гу! Та там – горобцу по яйца! – вмешался словоохотливый Дула. – И тепло уже! Мы тебя воду греть научим. Ну! Рака тебе поймаю. А не пойдешь… Не пойдешь…

– А это что за речка? – вспомнил я свою любовь к географии.

– Речка? Речка как речка. Кошевая.

Я мысленно ужаснулся, потому что понял: меня занесло куда-то к черту на кулички, за Арнаутку, а может даже в саму Нефтегавань. То есть туда, куда никто из моих школьных приятелей даже с родителями никогда не ездил!

Минуя шатры, двинулись мы к реке.

Вдруг из кизячно-серого новенького шатра раздался истошный визг и крик. Я остановился как вкопанный: дикий чужой мир с каждой минутой пугал меня все сильней. Я даже собрался сесть на землю и опять закрыть глаза, – лучше уж увидеть нестрашных Ховалу и Похвистня, – но Дада и Дула вмиг подступили с кулаками:

– А ну пашли!

– Я те счас глаз на противогаз…

Я не двигался с места.

Тогда разговорчивый Дула сказал:

– Та ты не дрейфь. – Крики и визг раздались снова. – Это Баро Мануш мать свою бьет.

– З-з-зачем? – еще сильней испугался я.

– Ха! «З-з-зачем, з-з-зачем». Бьет, значит надо. Жинка у него молодая. От он мать бьет, а жинку учит.

– З-з-зачем так учить?

– Ну шо ты заладил, как сорока Якова одно про всякого? Учит, шоб не гуляла.

– Пусть с нами пойдет погуляет, – сказал я, совсем сбитый с толку.

– С нами! Буга-га! Та у тебя ж еще пыська не выросла! У нас все дядьки в город подались. И она з ими хотела…

Из рощицы акаций снова показался Архипка. Он что-то кричал по-цыгански и быстро шел, почти бежал к нам.

– А кто это – Баро Мануш? – спросил я, ступая навстречу Архипке.

– Та! Карла-Марла тутошний! Ну, по-нашему – большой человек. Зовут его Варул, а он требует, шоб его Баро Мануш звали. А сам – дурак дураком. Борода только как у Карлы-Марлы. Та ты не бойсь! Он одну мать свою лупцует. А парней боится.

– Надо милиционера позвать, чтобы мать бить запретил.

– Цыц ты! Всё одно будет бить. А милиционэры сюда не ходят.

Тут Баро Мануш – черный до синевы, налитый жиром, бородатый – выволок из-за шатра полуголую старуху с отвратительно длинными, как поленья, грудями, придавил ее к земле, потом ударил ногой. Старуха булькнула нутром и уже чуть тише запричитала по-цыгански.