Читать книгу - "Когда уходит человек - Елена Катишонок"

Миновал год. Ничто больше не удерживало отца в маленьком городе с длинным названием, и Вадим с Ларисой уговаривали его перебраться сюда, поближе к ним. Ганич-старший вежливо соглашался, чтобы не пускаться в долгие объяснения, которых было ровно два: могила жены и работа, именно в такой последовательности, потому что в столичной клинике для профессора Ганича нашлось бы достойное место. Иными словами, отец ласково и непреклонно отказывался. Лариса не вмешивалась, но раз в неделю писала свекру письма, в которых рассказывала о проказах подрастающего Юлика, ни словом не упоминая о переезде.

Когда родилась дочка, Вадим позвонил отцу: это ли не экстренный случай? На следующий день профессор позвонил сам, хотя никакой срочности не было, и перепугал сына до полусмерти, а позвонил осведомиться о здоровье малышки и Ларисы… Через неделю последовал новый звонок — профессор Ганич явно изменял своим правилам: «Как назвали? Как ее зовут?» — кричал в трубку отец; связь была безобразная. Услышав ответ: «Ирма», долго молчал, — разъединили? — но скоро послышался глуховатый голос:

— Мириам…

Так звали мать. Тем же глуховатым, непривычным к слезам голосом отец задал Вадиму несколько вопросов о детской больнице, а через две недели переехал к ним — налегке, по-студенчески, избавившись от всего имущества, — и сразу же приступил к работе. Возвращался из больницы, переодевался и шел в детскую. Потом просматривал газетные объявления в поисках квартиры.

Вадим газет не читал. Как-то отец, кивнув на сложенный газетный лист, негромко сказал:

— Хорошо, что мама не знает.

…Сейчас, проходя знакомыми улицами, Ганич понял, что вспоминать будет в первую очередь колючий забор, а потом уже все остальное, хотя много что поменялось. На здании русской гимназии немецкими буквами было написано: «JUDENRAT». Во дворе толпа растерянных людей с тревожными желтыми звездами на пальто, и толпу эту ловко, как челноки, прошныривают сомнительного вида субъекты — маклеры.

Хорошо, что мама не знает.

Йося увидел через окно, как мужчина в распахнутом пальто решительно пересек улочку и направился прямиком в калитку. За ним шли две женщины, одна вела за руку девочку лет пяти. Несколько секунд (можно было считать по сильно заколотившемуся сердцу) Йося надеялся, что не сюда, — ведь могут же они идти не сюда. Или ошиблись?..

Дверь открылась. Мужчина вошел первым, тут же обернулся к спутницам и обвел широким жестом, едва не задев потолок, Йосино пристанище.

— Мадам, обратите внимание: милая квартирка. Тихая улица, никакого шума. Парк за углом. Водопровод, мадам, обратите внимание. У меня вчера буквально, представьте, выхватили из рук чердак с грудным ребенком, а колонка во дворе, обратите внимание. Ваша дочка уже совсем взрослая барышня.

Девочка, поскуливая, жалась к матери. Обе женщины во все глаза рассматривали плиту, раковину и пол.

— Обратите внимание, — напористо продолжал маклер, — окна целые, ни одного треснутого стекла. Кухня выходит во двор, комната на улицу. Вид из окна, обратите вним…

Только сейчас они увидели Йосю, прямо, как свечка, сидящего на топчане. Мужчина резко остановился, женщины вскрикнули.

— Я извиняюсь, у вас ордер? — неприязненно спросил мужчина.

Йося кивнул.

— Вы что же, чужую квартиру нам показываете? — взвизгнула молодая женщина. — Человек уже вселился, а вы с нас аванс получили!..

— Позвольте, позвольте, — смешался маклер, — быть такого не может. — И повернулся к Йосе: — У вас семья? Или вы один?

Йося снова кивнул.

— Вот что, милейший, — голос маклера зазвучал угрожающе, — вам должно быть известно, что на одного человека полагается четыре квадратных метра, а вы занимаете целых двенадцать. Только по такому случаю, мадам, — он обернулся к женщинам, — я и предлагаю вам эту квартиру.

— Квартиру? — низким голосом отозвалась вторая женщина, постарше. — Это крысятник, а не квартира! Стыдитесь!..

Она гневно схватила за руку дочь, та — малышку, и они вышли не оглядываясь. Маклер бросился следом: «Мадам, я все делаю в ваших интересах…». От калитки донеслось сердитое: «аванс!..», и в окно было видно, как вся группа скрылась за углом.

А ведь дядька опять придет. Приведет еще кого-нибудь и будет водить до тех пор, пока кто-то из не очень разборчивых согласится въехать в милую квартирку с водопроводом: «обратите внимание, мадам».

Мучительно хотелось есть. Брюки каким-то чудом подсохли, так что Йося завернул штанины, застегнул пальто, поднял воротник и вышел со странным чувством облегчения и сожаления. «Крысятник», сказала старуха. Никакой не крысятник — крысам там жрать нечего.

На новой работе Бергман освоился быстро. Помогла рекомендация Старого Шульца: в больнице Красного Креста нового гинеколога встретили очень доброжелательно. Неизвестно, как администрация приняла бы историю пропавшего паспорта, если бы не убедительная бумажка, выданная доверчивым Краузе.

Работы хватало. Война войной, а жизнь жизнью. Женщины вынашивали и рожали детей, то есть выдерживали труд и боль, мало с чем сравнимые. Идиллический сюжет «Мать и дитя» хорош для полотен старых мастеров или, если угодно, кино, где экран своевольно отсекает от зрителя жизненное время героев, так что в один прекрасный момент красавица, не являвшая на протяжении всего фильма признаков беременности, вдруг возникает в дверном проеме с младенцем на руках.

Как, собственно, и получилось с Леонеллой. У дома остановилась машина. Первый импульс — выключить лампу; Макс протянул руку, но замер: раз приехали, то уже поздно. Пес прислушался, но тревоги не выказал. Мотор продолжал тарахтеть, а сердце барабанило, казалось, громче мотора. Бергман спустился вниз. Прямо к крыльцу уверенно подошла женщина с корзинкой: «Это моя дочка».

Однако это было не в кино, а в холодном октябрьском сумраке Кайзервальда, и если Леонелла была артисткой, в тот день она сыграла свою лучшую роль — и нелегкую, надо сказать. Бергману было проще — он остался самим собой и внимательно осмотрел развернутого ребенка. Ничего купидонистого: худенькое тельце, расходящиеся книзу ребра, кожа в мраморных разводах от холода. Под чепчиком — шелковые слежавшиеся волосики. Бергман осторожно приложил пальцы к пульсирующей впадинке на темени:

— Родничок.

Леонелла вздрогнула:

— «Родник»?

— Нет; родничок. Так всегда бывает. Он скоро зарастет.

Голодный младенец потребовал сразу так много внимания, теплой воды, молока и бог знает чего еще, в чем холостой акушер-гинеколог разбирался, однако, лучше неожиданной матери. Насытившись, ребенок мгновенно уснул, только стеклянная ниточка слюны застыла на щеке, а Леонелла вынула книжечку с золотым обрезом и послушно записала самое важное.

Через несколько дней мать и дитя возникли в дверном проеме казенного заведения, где безо всяких сложностей было зарегистрировано самое радостное из всех гражданских состояний — рождение. Девочку назвали Робертой. «Могу представить, как горд ваш супруг, мадам, — любезно наклонил голову чиновник, — матери нечасто называют дочек в честь отца». Казенная любезность неожиданно оказалась сдобрена приятным сюрпризом — талонами на «обеспечение младенца».