Читать книгу - "Жестяной пожарный - Василий Зубакин"

Проследив действия своего начальника разведки, де Голль оборотился ко мне и указал на кресло рядом со своим. Комната опустела, теперь здесь никого не осталось, кроме нас двоих.

– Рад вас видеть, – сказал генерал, и эти расхожие слова приветствия контрастировали с его неулыбчивым лицом, как будто были не ко мне обращены и не выражали никакого ко мне отношения, просто вежливое начало разговора. Я не знал, что ответить, и промолчал.

– Немцы увязли в России, – продолжал де Голль, – они не вытянут ноги из русского болота. Это понимают по обе стороны океана. Москва, теперь Волга. Исход войны предопределен, и американцы поставят под ним точку. На послевоенной карте не режим Петена, а наша свободная Франция должна занять свое историческое место в ряду держав. И поэтому… – Он вдруг умолк и глядел мне в глаза холодно и неотрывно. – Вам все ясно, Бернар?

То был риторический вопрос, и в ответ на него я лишь понимающе кивнул головой.

– Так вот, – продолжал генерал, – ко времени окончательного перелома в ходе войны, через три-четыре месяца, на первом же клочке свободной французской земли, будь то даже Алжир или Марокко, я хочу создать правительство, назвав его Французским комитетом национального освобождения. Прообразом этого правительства послужит созданный сегодня зачаток Национального совета Сопротивления. Это петлистый путь, но в глазах союзников, определяющих ход войны и жизнь послевоенного мира, это единственно легитимный путь.

Он снова замолчал, и я наконец решился задать вопрос:

– Почему, мой генерал, вы посвящаете меня во все эти тайные планы?

– Потому что, – сказал де Голль, – в этом правительстве я намерен назначить вас на ответственный пост, соответствующий вашим возможностям. Это все, что вам нужно сегодня знать.

– Но я гуманитарий, а не администратор! – обреченно возразил я.

– Такой мне и нужен, – подвел черту генерал.

Разговор был окончен. Теперь я мог возвращаться во Францию.

Улетал я из Чичестера с того же аэродрома, куда прилетел пятью днями раньше. Другой «Лизандер», другой пилот – но это не меняло дела: связь между Лондоном и оккупированной Францией была установлена, работала налаженно, и, как я чувствовал после разговора с генералом, мои визиты в Англию станут куда чаще.

Мы вылетели, как только стемнело. Самолет шел над низкими тучами. Побалтывало. Кутаясь в теплый плед, я пытался представить себя в роли правительственного чиновника, и у меня это плохо получалось. Кто возглавит «Освобождение»? Что будет с Кей? В какой стране придется жить? В разговоре с де Голлем мне понравилось то, что генерал ни разу не сказал «правительство в изгнании» или «правительство в эмиграции», а – правительство на земле Франции, пусть даже в колониальной Северной Африке; это значит, что он не видит себя ни в эмиграции, ни тем более в изгнании. Новость о моем назначении, когда она докатится до моей родни, окончательно смоет с меня черную краску своенравного отщепенца в белом стаде баронов д’Астье: высокопоставленный администратор, хотя и пописывавший когда-то заумные сюрреалистические стишки, – это достойный продолжатель славных семейных традиций. Да здравствует Франция!

Чем ближе мы подлетали к пункту назначения, тем темней становилось небо, а южные звезды ярче сверкали. Но не следовало испытывать судьбу и, пока колеса самолета не коснулись земли, уверять себя в том, что полет прошел благополучно.

– Через десять минут пойдем на посадку, – услышал я в наушниках голос пилота. – Приготовьтесь!

Война – это одна экстраординарная история, сплетенная, как канат из волокон, из историй помельче и малоизвестных. Но и эти «помельче» бывают на войне удивительны до неправдоподобия.

Пилоту нашего «Лизандера» предписано было, едва он приземлится во Франции, взять на борт пассажира и немедленно возвращаться обратно в Англию. О личности пассажира он не знал ничего, ему не положено было.

В назначенный ночной час таинственный пассажир коротал время в густом кустарнике на краю поля в излучине реки. Самолет должен был приземлиться не менее чем за три часа до рассвета; ждать оставалось недолго.

Накрапывал дождик. В плотной тьме трудно было определить, откуда прилетел прерывистый, неравномерный звук – тарахтенье мотора – справа или слева. С низкого неба он прилетел, это было несомненно… Предметы вокруг имели расплывчатые очертания, даже нахохлившиеся кусты, в которых он сидел, с головой укрывшись клеенчатым офицерским плащом. Перед самодельной посадочной полосой пульсировали слабые вспышки света – то помигивал фонарем сигнальщик из местной ячейки «Освобождения». Наконец наш самолет приземлился и, тормозя, поехал по кочковатому полю. Пассажир выбрался из кустов и побежал ему навстречу.

«Лизандер» остановился, и я выпрыгнул из кабины на мокрую землю. У самолета стоял, надвинув на голову капюшон, ожидавший нашего прилета пассажир. Как и пилот, я о нем ничего не знал, мне это тоже не полагалось: один прилетел, другой улетел. Так надо.

Он уже занес было ногу на ступеньку выдвижной лестницы – подняться в кабину, когда я мимоходом, в полутьме, заглянул под капюшон в лицо улетавшего и обомлел: передо мной стоял мой старший брат Франсуа. Я опешил, и те же чувства, я уверен, испытывал, глядя на меня у трапа случайного самолета, мой брат – генерал авиации.

Мы не виделись почти два года, с момента разгрома «Последней колонны» и ареста дочери Франсуа, Бертранды. Сидя безвылазно в замке Ранси, мой брат отвергал все предложения Петена вернуться на военную службу. Из предыдущей поездки в Лондон я привез брату приглашение де Голля присоединиться к «Свободной Франции» – два приятеля-однокашника по военному училищу Сен-Сир доверяли друг другу. Если Франсуа летит в Лондон, значит, он сделал свой выбор!

Третий наш брат, пехотный офицер Анри, ревностный монархист и католик, уже сотрудничал в Алжире с Национальным комитетом «Свободная Франция». Наш покойный отец, барон Рауль, командуя на небесах артиллерийским полком громов и молний, остался бы нами доволен: мы не запятнали честь рода д’Астье, не унизились до позорного сотрудничества с коллаборационистами и дрались с врагами за свободу Франции.

Пилот «Лизандера» не мог вдаваться в подробности нежданной-негаданной встречи братьев на войне, он делал свое дело: спешил взлететь и под покровом непогоды и ночной тьмы лечь обратным курсом к берегам родного ему туманного Альбиона. А нам с Франсуа оставалось только обняться и расстаться – может быть, навсегда.

Вместе с сигнальщиками, нашими местными подпольщиками, мы месили ногами грязь бездорожья, пока не добрались до заброшенного хутора, где можно было пересидеть дождь и дождаться рассвета. Я уселся на лавку, прислоненную к стене развалюхи, продуваемой через выбитые окна сырым холодным ветром, и собрался было задремать, но ничего из этого не вышло: нахлынувшие после нечаянной встречи с Франсуа воспоминания согревали меня, будоражили и не давали уснуть. Дальние молнии вспарывали облака за горизонтом, раскаты грома напоминали грохот пушечной канонады. Сигнальщики храпели и посапывали, растянувшись на полу. А я, сгорбившись на своей лавке, перебирал в памяти скудные отроческие забавы в родовом замке Ранси, начало офицерской карьеры Франсуа, его поступление после успешно преодоленного конкурса в святая святых армии – Особую военную школу Сен-Сир. Окончив Сен-Сир с поощрением, младший лейтенант Франсуа д’Астье, решивший посвятить свою жизнь армии, поступает в кавалерию, как и его ровесник де Голль. Что ж, это не в новинку для нашей семьи: в свое время рыцари д’Астье, закованные в латы, тоже ездили верхом на лошадях, а не пешком ходили по траве.