Читать книгу - "Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - Чарльз Кловер"

Перед нами произведение человека, который был, если угодно, в равной мере и историком, и поэтом… И в трудах Л. Н. Гумилева первостепенную роль играет «домысел» и даже прямой «вымысел». Это позволяет ему не только властно захватывать сознание читателей, но и нередко замечательно «угадывать» скрытое, подспудное движение истории. Но в то же время именно эти качества вызывают неудовлетворенность (или даже негодование) у людей, которые считают обязательной строгую документированность, не приемлют никакого «интуитивного» домысливания в изучении истории^[225].

Но столь же очевидно, что официальная историография монгольского нашествия точно так же, если не больше, искажалась при Романовых. По многим пунктам с Гумилевым невозможно не согласиться. Историки ныне признают, что хотя утверждения об «интеграции» русских и монголов были бы грубым преувеличением, но тем не менее отношения между двумя этносами были несколько сложнее, чем утверждалось в русской и советской историографии со времен Карамзина: даже сам термин «иго» появился в XVII веке, спустя целых два столетия после окончательного поражения монголов. Также в современных источниках монгольское вторжение 1237-1240 гг. никогда не именуется «завоеванием», речь идет о «разорении», то есть нашествии и грабеже, а не о том, что княжества лишились политического суверенитета. Столь же очевидно, что русские князья и бояре не отказывались от сотрудничества с монголами, а Москва даже заключила с Ордой союз против своей соперницы Твери. Ни русские города-государства, ни монголы не представляли собой в ту пору монолитного единства, и их истории переплетались намного теснее, чем это устраивает позднейших исследователей.

Кожинов и другие националистически мыслящие интеллектуалы сразу же обратили внимание на труды Гумилева и его растущую популярность. Кожинов с готовностью перенял многие положения Гумилева и с 1969 года стал распространять весьма сходную с гумилевской концепцию через «Литературную газету» с ее миллионными тиражами. Кожинов ставил под вопрос достоверность марксистской историографии и доказывал, что марксизм исходит из ошибочных предпосылок: на самом деле мировая история определяется не борьбой классов, а возвышением и упадком национальных идеологий. Сам факт, что подобная статья появилась в центральной газете, послужил «отмашкой» для идеологов национализма.

В книге «В поисках вымышленного царства», написанной год спустя, Гумилев развивал аргументацию Кожинова. «Тут уж нельзя говорить об одном процессе, – писал он, критикуя подход диалектического материализма. – Наоборот, наблюдается переплетение разных процессов с инерционной кривой развития: быстрый подъем, короткая стабилизация в зените и постепенный упадок…»^[226]

Близкий друг Гумилева Савва Ямщиков, член президиума ВООПИиК, вспоминал: «Лев делал свое дело, в политику он не лез». Действительно, Гумилев не печатался в массовых журналах, предпочитая академические издания, однако прославился он в первую очередь лекциями. Его личная биография давно сделалась легендой, в том числе благодаря знаменитым родителям, и ораторским искусством он владел потрясающе. Ямщиков рассказывал, как организовал для него выступление, на которое сбежалось 860 слушателей, – не поместившиеся в зале теснились в коридоре. В советском обществе обнаружилась неутолимая жажда альтернативной истории, начался поиск тех самых национальных корней, которые Коммунистическая партия так усердно пыталась выкорчевать.