Читать книгу - "ProМетро - Олег Овчинников"

– экстази!..

– Над страной еще взреет… будет реять алое знамя!

– Но для этого нам нужен ты!

– Это еще зачем? – спрашиваю.

Поезд уже наполовину скрылся в тоннеле.

– Ну как же ты не понимаешь?..

– Ты же всегда был первым. Тебе поверят, за тобой пойдут…

– Паша! Пашенька!

Зойка опять попыталась протянуть мне руку и опять уперлась ладошкой во что-то невидимое. Ладошка расплющилась, как о стекло, побелела, в самом ее низу, там где заканчивается такая плавная и глубокая… ну вроде как морщинка, я увидел знакомую картинку – большая буква «Г», к перекладине которой привязан за шею смешной человечек. Совсем детская картинка.

И тут на меня нахлынуло…

Ведь это же была наша с ней любимая игра! Мы научились играть в нее, подглядывая, как это делают второклашки из сто-хрен-помнит-какой школы. В этой игре кому-то одному нужно было загадывать какое-нибудь слово, а кому-то другому – называть букву за буквой, пытаясь его отгадать. И если этот второй называл букву, которой в слове не было, загадывающий рисовал для него «виселицу». Сначала большую палочку вверх, потом палочку поменьше вбок, потом некоторые слишком добрые отдельно рисовали еще гвоздик, но я, к примеру, сразу же рисовал веревку с петлей. А потом в петлю врисовывался человечек.

Один раз, когда в школе закончилась перемена, все ребятишки убежали в класс, и кто-то забыл на подоконнике ручку с чернилами. С тех пор мы с моей Зиной-Зоей сами могли играть в эту игру. Она, конечно, почти все время выигрывала, да и куда мне до нее: как загнет словечко типа… «осавиахим», я специально запомнил!.. разве ж такое разгадаешь? Вот, а бумажки никакой у нас не было. Приходилось и слова, и картинки рисовать прямо на ладошках…

В общем, вспомнил я все это, и стало мне от этого так тоскливо… как будто все уже… и больше никогда-никогда… Короче, я чуть было не плюнул на все и не вышел из вагона.

Но как только увидел, с какой неприкрытой радостью эти мои бывшие товарищи руки ко мне протянули – Олег аж разулыбался весь, Володьке левым глазом подмигнул и прошептал одними губами что-то вроде «он наш», – так меня и отпустило. Не вышел я, только еще сильнее за железную трубку схватился.

– Не-а, – говорю. – Не по пути мне с вами. Сами со своими делами разбирайтесь. Без меня.

Ох, как они огорчились!

Олег, тот прямо взвыл от досады! Лицо у него сразу злое стало, страшное.

– Да что мы с ним р-разговариваем? – закричал он своим. – Он же всегда был п-п-п-предателем! Ему же на всех нас глубоко нас-с-с-с-с…

Володька, тот просто остановился и на пол сел, к колонне привалившись. Даже глаза закрыл, будто из последних сил выбился. А Зойка все за поездом бежала, хоть уже и скорость была нешуточная, и платформа того и гляди закончится. Только слезинки со щек стирает и шепчет постоянно: «Павлик, Пашенька, Павлушка…»

А потом, видно, поняла, что все, конец, все равно я сейчас уеду, и просто сама не своя сделалась. Завыла по-волчьи, в лице переменилась и закричала дурным голосом:

– Ну тогда прощай, Пашенька! Навсегда прощай, как и я тебе прощаю! Финита, бля, комедия!

Пальцами неумелыми Зинкин трофейный ревОльвер из кобуры вытащила, дуло дрожащее на меня навела, я даже пошевелиться не успел. Да и растерялся очень. Нет чтобы отклониться или на пол броситься, куда там! Застыл на месте, как вкопанный, только зажмуриться успел, когда она на крючок ревОльверный нажимать начала. И хоть руки у нее ходуном ходили, все равно: с двух шагов захочешь – не промахнешься.

«Ну все, – успел подумать я. – Откочевряжился, так твою растак!»

Ненавижу, когда меня так вот, в упор, расстреливают!

Со стороны открытых дверей раздалось громкое «пах! пах!», а потом, чуть погодя, еще раз «пах!».

И все.

И тихо стало.

Только слышно, как поезд по рельсам колесами стучит.

Я высунулся в раскрытую дверь, посмотрел назад, в сторону станции, и увидел, как Зойка моя на гладком полу калачиком свернулась. И ревОльвер рядом с ней валяется.

Она лежала там, на полу… такая красивая, молоденькая совсем… как живая.

Видать, рикошетом ее достало. Я слышал, так бывает.

А на стене невидимой, которая меня от пуль защитила, даже царапины никакой не осталось. А может, осталось, только такая же невидимая.

Двери вагона с громким клацаньем вернулись на место.

Несколько позже вернулась на место и моя крыша. В фигуральном смысле, конечно.

Медленно, словно заржавевший шарнирный механизм, я развернулся спиной к дверям и тоже решил вернуться на место.

Состояние моей души в этот момент я не сумел бы описать словами, даже если бы посвятил этому занятию остаток жизни. Хотя…

Это, конечно, не совсем то, но… я чувствовал себя примерно так, как если бы мне ценой неимоверных усилий удалось заглянуть за край окружающей реальности, разглядеть ее изнаночную сторону и… с удивлением обнаружить на ней жирную, в фиолетовых чернильных разводах печать «МПС».

Единственным желанием, которое у меня еще оставалось, было сжаться, свернуться и незаметно умереть. И чтобы ни одна сволочь не посмела вернуть меня к жизни!

Продавленное сиденье встретило меня мягко и даже тепло, но в то же время совершенно равнодушно. Таким же до безумия равнодушным показался мне голос Жени Ларина, когда он спросил:

– Что, очередная ошибка молодости?

– Ага, – собственный голос поразил меня своей безжизненностью. – Причем, самое обидное, я даже не уверен, что моей.

– Только не зависай! – Ларин потрепал меня по плечу и признался: – Вот и у меня такая же была…

– Что, совсем такая же?

– Да нет. – Женя почесал переносицу и заметно оживился. – Даже лучше. Представь! Девчонке шестнадцать, талия… – он сжал ладони в кулаки свел их вместе, – как два моих кулака. Ниже талии… кулака, наверное, с четыре.

В два приема он наглядно продемонстрировал мне это «ниже талии».

– И что? – Ко мне постепенно возвращалось любопытство.

– А ничего! – буркнул Ларин. – Даже по телефону разговаривать не захотела, сволочь!

– Не дрейфь, Палыч! – подбодрил меня сидящий напротив Петрович и неожиданно достал из-под пиджака поллитровку. – Теперь быстро поедем!

Он нежно посмотрел на бутылку и, подумав, передал ее Ларину.

– На вот, открой. У тебя все равно зубы железные.

Женя мельком взглянул на этикетку, надпись на которой состояла из неофициального приветствия и официального уведомления о содержимом бутылки: «Привет, водка», ухватил зубами «козырек» «кепочки» и резко дернул головой. Затем понюхал горлышко, брезгливо исказился лицом и поставил диагноз: