Читать книгу - "Пастух своих коров - Гарри Гордон"

— Ты бы, Яша, пошел полежал, — сочувственно сказал Георгий, — тем более, что делать особенно нечего на обрешетке, мы с Леней едва помещаемся. Отлежишься — пропилишь дверь и окошки.

Яков Семенович покорно слез, но долго еще не уходил — собирал по лугу бытовой мусор, зажег костер…

За домом лежала Ксюша в купальнике, грызла шариковую ручку, что-то решительно вычеркивала.

— О, Яшик, — вскочила она, — смотри, что получается… Да на тебе лица нет! — Она потрогала лоб Якова Семеновича. — Кошмар! Давай я тебе липовый отвар сделаю.

Яков Семенович отстранил ее, вошел в избу и рухнул на кровать. Дура, прости Господи. Никакой температуры у него нет, еще чего. Обыкновенная тахикардия. Такое впервые случилось лет десять назад. Он и курить тогда бросил. Дергаться меньше надо. Он задремал, с покорной досадой воспринимая бред, явленный ему в полусне.

Корова Сан Саныча привела Колькиного быка, сам Нашивкин стоял у калитки в костюме, при галстуке и в капитанской фуражке. Он поклонился быку, показал неприличный жест, согнув локоть, и крикнул: «Йес!» Появилась работница Нинка и стала задирать корове хвост…

Колька Терлецкий приблизил к Якову Семеновичу беззубое лицо и грозно потребовал: «Давай триста рублей». «За что?» — удивился Яков Семенович. «За осеменение. У меня такса». — «А я при чем? Спрашивайте с Нашивкина». — «Нашивкин не хочет. Таможня добро не дает. А у тебя Таможни нет. Порто-франко!» Колька захохотал. Яков Семенович недовольно замычал и заставил себя проснуться.

— Что, красавица, — раздался за окном голос Митяя. — Пропадаешь? Где Семеныч?

Митяй вошел и сел в ногах у больного.

— Сердце? — Он достал из кармана фляжку. — Глотни. Дагестанский. Сердце как рукой снимет.

— Убийца, — улыбнулся Яков Семенович и сел. — Ну, давай.

Он сделал большой глоток и выдохнул. Сразу стало легче.

— Я, Семеныч, посоветоваться. Насчет кровли. Вот ты говоришь, тес. Я подсчитал. Смотри: пирамида в основании четыре метра. Высота шесть с лишним — прикинь на конус. Шпунтованная сороковка. Допустим — по двадцать сантиметров шириной. Это знаешь сколько?..

— Да что я, — замахал руками Яков Семенович, — рубероид так рубероид. Оно и проще.

— В том-то и дело, что времени нет. В конце августа надо закончить. Сам посуди — все разъедутся, и что?..

— А рубероид есть?

— Погоди, я не договорил. Есть у меня двенадцать листов железа. Кое-что осталось у Андрея Ивановича. Он сам предложил. Отдам, говорит, в полцены. — Митяй усмехнулся. — Что скажешь? Материал вечный.

Яков Семенович поморщился.

— Это блестящее такое? Как у тебя на бане?

— Покрасим. Хочешь — в красный, хочешь — в зеленый.

— В черный, — буркнул Яков Семенович, как ребенок, которого уговорили отказаться от живой собачки взамен на мороженое.

При сноровке Якова Семеновича получалось вырубить из чурки лемехов шесть-восемь, не больше. Подсчитать нужное количество было трудно, и он бездумно колол и колол, отдыхая от прибауток, переругивания и любомудрия своей бригады. Набегали даже какие-то строчки, но Яков Семенович не записывал: пусть их, что запомнится, то запомнится. Временами, как шквал, набегала Ксюша, приплясывая, что-то рассказывала. Тогда он откладывал инструмент и долго смотрел ей в переносицу. «Еще наколю вот столько и начну вырезать, — прикидывал Яков Семенович. — Можно на конус, так быстрее, но лучше уступами, богаче как-то…»

Георгий приходил с работы довольный, рассказывал, что сделано за день. Поужинав, он принимался тесать из липы столбы для крыльца, фигурные, по рисунку Ксюши. Яков Семенович с чистой совестью уплывал на рыбалку дотемна.

На пятый или шестой день в обед заявился Леня, посидел рядышком, повертел в руке готовый лемешок, хмыкнул:

— Пойдем, Семеныч, поглядишь, там купол привезли.

Сердце стучало, Яков Семенович замедлил шаг:

— Погоди, Леня, куда ты несешься! Никуда ведь не денется.

Возле стройки теснились, склонившись, Митяй, Андрей Иванович, Нашивкин и Георгий.

— Семеныч, с тебя поллитра, — закричал Андрей Иванович издали. — Смотри, какая штука!

Среди выгоревшей травы стоял на невысокой шее мателлический купол, окрашенный ярко-голубой эмалью. В его вытянутую луковицей верхушку был вмонтирован ажурный кладбищенский крест.

— Швы грубые, — недовольно сказал Митяй.

— Нормально, — успокоил Нашивкин и постучал носком бота по металлу. — Не гудит, — удивился он.

— Это ж не колокол, — заулыбался Леня.

Георгий хмуро молчал, поглядывая на Якова Семеновича.

— А лемех твой, Семеныч, я выкуплю, — заверил Андрей Иванович. — Посчитай, сколько… Кстати, Митяй, были расходы. Отойдем в сторонку.

— Тяжелый? — заинтересовался Нашивкин. — А ну, Леня…

Вдвоем они приподняли купол и выпрямились.

— Так себе, — сказал Нашивкин. Килограмм семьдесят. Как холодильник. Опускай.

«Ну, что ж. Еще одно испытание, — неожиданно спокойно думал Яков Семенович, возвращаясь с Георгием домой. — Надо думать, последнее».

— А пойдем на залив, сеть поставим, — предложил Георгий. — Я давно собирался. Сам буду грести. Туда и обратно.

— Нет, Георгий, спасибо. Возьми лучше Ксюшу. А я спать буду. Глаза прямо слипаются.

7.

Двадцать восьмого августа Георгий вколотил последний гвоздь в ступеньку крыльца.

Он оглядел строение и растерялся. Порылся в кармане, достал полупустую пачку «Примы» и сунул сигарету в рот.

— Дай спички.

— Ты ж не куришь, — удивился Леня.

— Я обычно и часовни не строю, — пожал плечами Георгий и выплюнул сигарету. — Ну что, Леня, забросим топор в реку?

— На хера? Он еще, если наждаком пройтись…

— Так, Леня, поступали русские мастера в XVII веке. Храм построил — топор в озеро.

Леня пожал плечами:

— Мне-то что? Давай, отнесу да брошу.

— А ты-то при чем? — разозлился Георгий.

— Как хочешь, князь, а вмазать надо. Я, считай, месяц в этом вашем сухом законе. С лица спал.

— А где взять? — вздохнул Георгий. — Митяй в Москве, приедет только к ночи.

Леня помолчал, уставившись в небо, повернулся и побрел куда-то.

Странное дело: свершился великий труд — и никого вокруг. Деревня как вымерла. Домой идти не хотелось — Ксюшина экзальтация и печальные глаза Якова… что-то он в последнее время никакой. Правда, кажется, пишет.

Георгий пошел на выселки. Из избы вышла Женечка, приложила палец к губам.

— Тс-с. Дети только заснули. Пойдем, посидим на лавочке. Ну, что?