Читать книгу - "Астроном - Яков Шехтер"

До офицерского вагона я добежал за пару минут. На мое счастье, командир нашей роты, с которым мы познакомились перед самой посадкой в эшелон, стоял на ступеньках. Он мне понравился каким-то своим неофицерским видом: на его носу сидело пенсне, напоминающее чеховское, и бородку он носил тоже под Антона Павловича. Был он молод, и когда знакомился с ротой, то не кричал, как другие офицеры и не смотрел полупрезрительно, а нормальным голосом произнес несколько слов о долге, Родине, чести русского солдата.

Я подошел и попросил разрешения обратиться. Поручик посмотрел на меня удивленными глазами.

– Вы отдаете себе отчет, – спросил он довольно прохладным тоном, – в каком виде предстаете перед своим командиром?

Вид у меня после нескольких дней валяния на нарах был еще тот. Шапку я впопыхах забыл, а шинель на бегу застегнул не на те крючки.

– Прошу прощения, – сказал я, – но обстоятельства необычны.

– Необычны? – он удивился еще больше. – Ну, тогда рассказывайте.

Он выслушал меня, не перебивая, внимательно оглядывая с ног до головы увеличенными сквозь пенсне глазами.

– Так унтер все время спит? – спросил после того, как я закончил рассказ. – Ладно, с унтером я разберусь. А вот с вами что делать? Вы ведь чужой. В другую роту перевести, то же самое произойдет, раньше или позже.

Он задумался и наклонил голову.

– Сколько языков вы знаете? – вдруг спросил он.

– Шесть, – сказал я.

– О! – воскликнул поручик. – И какие же?

– Идиш, иврит, арамейский, русский, литовский и немного польский. На первых четырех умею читать и писать, а на литовском и польском только разговаривать.

– А арамейский-то откуда? – опять удивился поручик.

– На арамейском Талмуд написан, я в ешиботе почти пять лет его изучал.

– Так вы что, духовного звания?

– Не успел доучиться.

– Понятно, – сказал поручик. – А вот японский язык сумеете освоить?

– За сколько?

– Пока до Владивостока не доберемся. Полагаю, еще недели полторы.

Я пожал плечами.

– Выучить вряд ли смогу. Мало времени. Но кое-что освоить успею. Если учебники есть.

– Есть, есть учебники, – почему-то обрадовался поручик. – Как вас зовут?

– Авраам.

– Пойдемте, я попрошу командира полка перевести вас в оркестр, и поселить вместе с музыкантами. Там люди потоньше. Но вы постарайтесь, Абрам, и к Владивостоку хоть немного, но разберитесь в японском.

«Молился и ошибся – дурной знак для молившегося. А если он „посланец общины“ – дурной знак для пославших его, потому, что посланец человека, словно он сам. Рассказывали о раби Ханина бен Доса, что он молился за больных и говорил: „этот выздоровеет, а этот умрет“. Спросили его: „откуда ты знаешь“? Ответил он им: „если я произношу молитву без запинки, знаю, что ее принимают благосклонно, а если нет – знаю, что ее отвергли“».

2 февраля

Спустя два часа я уже ехал в теплушке для музыкантов. Здесь царит совершенно иная атмосфера. Нет ни драк, ни похабной хвальбы, ни дурнопахнущих соревнований. Правда, пьют не меньше, но ко мне никто не пристает с просьбами дать рублик. Поручик снабдил меня учебниками и разговорником, и я делю свое время между повторением «седер зроим» и изучением иероглифов. Учеба идет легко, я довольно быстро понял внутренний ход построения фразы и теперь попросту заучиваю иероглифы. В разговорной речи попрактикуюсь уже на Дальнем Востоке. Кроме того, у меня нашлось еще одно занятие.

Кроме ежедневных репетиций каждый музыкант время от времени повторяет свою партию. В оркестре около двадцати человек, поэтому в теплушке постоянно звучит музыка. Если бы не моя привычка заниматься в общем зале ешивы, где двести человек разговаривают одновременно, сосредоточиться в этом шуме было бы невозможно. За два дня я успел переслушать сольные партии всех оркестрантов, и мое внимание привлек трубач, стройный мужчина лет тридцати пяти. Его усы и волосы уже начали приобретать серебристый цвет трубы, на которой он играет, а ее голос, высокий и печальный, напоминает холодные звуки зимы.

Мы разговорились. Станислав рассказал мне историю своей жизни. Она горька и печальна. Я не могу осуждать его за постоянное пьянство, могу только сочувствовать. Вчера у него закончились деньги, просить он не мог, но предложил научить меня играть на трубе. Я всегда тянулся к музыке, даже наигрывал какие-то незамысловатые мелодии на дудочке нашего пастуха, поэтому с радостью принял его предложение. В качестве платы за уроки я даю Станиславу немного денег, он покупает небольшую бутылку водки «мерзавчик» и, по его собственным словам, «приходит в себя».

Мои успехи внушительны, Станислав утверждает, будто у меня абсолютный слух, но на самом деле приемы игры на трубе весьма незамысловаты, а мелодии просты, ведь в качестве упражнений мы разучиваем исполняемые оркестром марши. Кроме того, Станислав показывает мне военные сигналы: побудку, «на знамя равняясь», «принятие пищи», «выход на работу».

Вечером, когда разговоры затихают, я размышляю о том, что произошло. Случай с Михаилом настолько очевиден, что вместо ответа можно сказать: иди и читай в доме учителя. Даже маленький ребенок не ошибется в его оценке. Но вот мой ротный командир…. Ведь и он русский! И если ты скажешь, что особенности первого случая не похожи на особенности второго, и единственное общее, что есть между ними, это принадлежность поручика и Михаила к одному народу, то следует ли из рассуждения, что такой подход для понятия проблемы неприемлем? Значит, нужно предположить, что поручик относится к одному народу, а Михаил и другие солдаты из теплушки к другому. Так ли это? Пока я не в состоянии понять.

«Там, где мудрецы сказали удлинить, никому не разрешается сократить; сократить – никому не разрешается удлинить; завершать – никому не разрешается не завершать; не завершать – никому не разрешается завершать».

10 февраля

Мы близки к конечной цели поездки. Приходил поручик, приносил для проверки тоненькую книжицу на японском. Я без труда разобрал, что это устав караульной службы, принятый в японской армии. По просьбе поручика, перевел ему несколько пунктов вразброс из разных мест книжицы. Он пришел в полный восторг и подарил мне рубль.

Вчера произошла забавная история. Ко времени общей репетиции Станислав еще не проснулся. Водку, которую он покупает на деньги, полученные от меня, он пьет в одиночку, не желая делиться с другими музыкантами. Так вот, он выпил потихонечку свой «мерзавчик» и задремал. Когда началась репетиция, я несколько раз дернул его за рукав, но тщетно. Тогда, чтобы не подвести учителя, я взял его трубу и в нужных местах сыграл нужные звуки. Во время репетиции все остаются на своих местах, в теплушке сумрачно, дверь прикрыта, а в обледеневшие окошки свет проникает тускло и слабо. Словом, подмены никто не заметил. Так мне показалось. Но вечером ко мне подсел капельмейстер – Илья Алексеевич Шатров, и спросил: