Читать книгу - "Американха - Нгози Адичи Чимаманда"

— О. — Ифемелу вдруг забыла, кто из них мальчик, а кто девочка: оба имени, Морган и Тейлор, казались ей на слух фамилиями.

Муж Кимберли вернулся домой как раз перед отъездом Ифемелу.

— Привет! Привет! — выкликнул он, вплывая в кухню, рослый, румяный, расторопный. По тому, как его довольно длинные, почти безупречно волнистые волосы спускались к воротнику, Ифемелу поняла, что он неукоснительно заботится о своей шевелюре. — Вы, должно быть, подруга Гиники из Нигерии, — сказал он, улыбаясь и пыша осознанием собственной неотразимости. Он смотрел людям в глаза не потому, что люди были ему интересны, — он знал, что это дает им почувствовать его в них заинтересованность.

С его появлением Кимберли вдруг несколько затаила дыхание. У нее изменился тембр: теперь она говорила высоким голосом робкой женщины.

— Дон, милый, ты рано, — сказала она, когда они расцеловались.

Дон заглянул Ифемелу в глаза и сказал ей, что он едва не оказался в Нигерии — сразу после выборов Шагари,^[110] когда работал консультантом в одном международном агентстве по развитию, но поездка сорвалась в последнюю минуту, и он очень расстроился, поскольку надеялся зайти в храм и послушать концерт Фелы. Фелу он упомянул походя, задушевно, словно это связывало их, было их с Ифемелу общей тайной. В его балагурстве было некое ожидание успешного соблазнения. Ифемелу глазела на него, говорила мало, противилась обольщению и до странного жалела Кимберли. С такой-то сестрицей и с таким-то мужем.

— Мы с Доном участвуем в одном очень хорошем благотворительном проекте в Малави, вернее, Дон занят в нем гораздо сильнее меня. — Кимберли посмотрела на Дона, тот сделал суровое лицо и произнес:

— Ну, мы делаем что можем, однако отлично понимаем, что мы не мессии.

— Нам правда надо спланировать поездку. Это детский приют. Мы ни разу не были в Африке. Я бы в Африке через свою благотворительную организацию с удовольствием сделала что-нибудь.

Лицо у Кимберли смягчилось, глаза подернуло дымкой, и Ифемелу на миг раскаялась, что приехала из Африки — и стала для этой красивой женщины, с ее отбеленными зубами и роскошными волосами, поводом копать глубоко, чтобы ощутить такую жалость, такую безнадежность. Ифемелу широко улыбнулась, надеясь, что Кимберли от этого полегчает.

— Я собеседую еще одного человека и дам вам знать, но я правда считаю, что вы нам отлично подойдете, — сказала Кимберли, провожая Ифемелу и Гинику до двери.

— Спасибо, — сказала Ифемелу. — Я была бы очень рада на вас работать.

На следующий день Гиника позвонила и оставила сообщение, голос — поникший.

— Ифем, прости. Кимберли наняла кого-то другого, но сказала, что будет иметь тебя в виду. Все скоро сложится как-то, ты не очень волнуйся. Я еще позвоню.

Ифемелу захотелось вышвырнуть телефонную трубку. «Иметь ее в виду». Зачем Гиника вечно повторяет это порожнее — «иметь ее в виду»?

* * *

Стояла поздняя осень, деревья отрастили рога, сухие листья по временам забредали в квартиру, арендная плата была просрочена. Чеки соседок лежали на кухонном столе, стопкой, все розовые и по краям украшенные цветочками. Ифемелу считала это украшательство избыточным — цветочки на чеках в Америке: из счетов словно бы почти уходила серьезность. Рядом с чеками лежала записка, детским почерком Джеки: «Ифемелу, мы отстаем по оплате почти на неделю». Выпиши Ифемелу чек — и ее счет опустеет. Накануне отъезда из Лагоса мама выдала ей баночку «Ментолатума» и сказала:

— Кинь в сумку, это тебе на случай простуды.

Ифемелу порылась в чемодане, открыла и понюхала, намазала немножко под носом. От запаха захотелось плакать. Автоответчик мигал, но она не прослушала: там небось очередная вариация сообщения от тети Уджу. «Кто-нибудь перезвонил? Ты в ближайший “Макдоналдс” и “Бургер Кинг” пробовала? Они не всегда объявляют о вакансиях. До следующего месяца ничего послать тебе не смогу. У меня у самой на счету пусто, вот честно, труд интерна — рабский».

Весь пол устилали газеты, объявления о вакансиях обведены чернильными кружками. Ифемелу подобрала газету, полистала, ища объявление, которое уже видела. «ЭСКОРТ» вновь зацепили ее взгляд. Гиника говорила:

— Выбрось из головы этот эскорт. Говорят, это не проституция, но это она, а хуже всего, что получаешь ты хорошо если четверть заработанного, потому что остальное забирает агентство. Я знаю одну девушку, она этим занималась на первом курсе.

Ифемелу прочитала объявление и еще раз подумала, не позвонить ли, но не позвонила: понадеялась, что последнее собеседование, на которое сходила, — на официантку в маленьком ресторане, где зарплату не платили, только чаевые, — принесет удачу. Они сказали, что если работа достанется ей, то перезвонят в конце дня; она прождала допоздна, но ей так и не позвонили.

* * *

И тут пес Элены съел ее бекон. Ифемелу разогрела кусок бекона на бумажном полотенце, положила его на стол и отвернулась открыть холодильник. Пес проглотил и бекон, и бумажное полотенце. Ифемелу уставилась на пустое место, где только что был бекон, затем — на пса, тот самодовольно щерился, и вся досада ее жизни вскипела в ней. Пес съел ее бекон, пес съел ее бекон, а она при этом безработная.

— Твоя собака съела мой бекон, — сказала она Элене, резавшей себе банан на другом конце кухни, куски фрукта падали в плошку с сухим завтраком.

— Ты просто не выносишь моего пса.

— Воспитывать надо лучше. Нечего есть чужую еду со стола.

— Ты уж не убивай мою собаку каким-нибудь вуду.

— Что?

— Шучу! — Элена ухмылялась, ее пес вилял хвостом, а Ифемелу ощутила у себя в венах кислоту; двинулась на Элену, замахнувшись, готовая взорваться прямо Элене в лицо, но, содрогнувшись, поймала себя, замерла, развернулась и ушла наверх. Села на кровать, прижала колени к груди, потрясенная собственным поведением — до чего быстро вскинулась в ней ярость.

Внизу Элена вопила в трубку:

— Богом клянусь, эта сучка попыталась меня ударить только что!

Ифемелу желала врезать своей бесстыжей соседке не оттого, что слюнявая псина сожрала ее бекон, а потому что воевала со всем белым светом и каждое утро просыпалась, словно избитая, воображала орды безликих людей, и все — против нее. Ее это устрашало — невозможность вообразить себе завтрашний день. Когда родители звонили и оставляли сообщения, она сохраняла их, не уверенная, не в последний ли раз слышит их голоса. Быть здесь, жить за рубежом, не знать, когда вновь поедешь домой, — все равно что смотреть, как любовь превращается в тревогу. Когда Ифемелу набирала номер маминой подруги, тети Бунми, и телефон все звонил и звонил безответно, Ифемелу пугалась — тревожилась, что папа умер, а тетя Бунми не знает, как об этом сообщить.