Читать книгу - "Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva) - Валентин Бадрак"

Помню, как однажды Макинтош – так звали влиятельного блатного, заведовавшего и распоряжавшегося общаком, – проигрался в карты. Мне этот субъект не нравился – какой-то он был слишком задиристый и гниловатый одновременно. И вот карточный долг, с которым он не сумел рассчитаться, его и раскодировал. На разборке, когда Свирид приговорил его, возник непредвиденный эксцесс. Бывший смотрящий хаты вдруг выхватил заточку и с угрожающим видом пошел на Свирида. Я и еще один по прозвищу Шайба находились на почтительной дистанции от пахана и при всем желании броситься ему на помощь не могли. Остальные воры попросту одеревенели и застыли. Долговязый и довольно крепкий Макинтош возвышался над сутулым, казавшимся хилым Свиридом, как сосна. Но тот не дрогнул, только весь сжался, сверля сузившимися зрачками нависшую над ним смерть в арестантской робе.

– Дернешься – будешь опущенным! – Свирид прошипел эти слова строго и резко, будто паровоз, выпустивший пар из трубы. Но видимого страха на побледневшем лице не было.

«О, ты просто научился давить страх, как мы давим клопов», – подумал я не без уважения. Этот страх казался даже ужаснее того, что мы испытывали в ущелье в Афганистане. Там смерть приходила из тьмы. И хотя умереть мог каждый, мы держались вместе, а в коллективе смелость суммируется. Тут же каждый безнадежно одинок, а у смерти есть конкретное лицо.

В какое-то мгновение их взгляды столкнулись, и уже в следующий миг стало ясно: Макинтош свою игру проиграл. Он обмяк, обвел всех присутствовавших взглядом отчаянного затравленного человека и вдруг быстро пошел к своей койке, все еще держа заточку наготове. Все стояли недвижимо, а Макинтош стащил с койки свой матрас и быстро посеменил с ним в отдаленную часть помещения у самого выхода. Это было место обитания опущенных и обиженных – петухов. Там Макинтош демонстративно бросил матрас на пол. Сосну срезали, точно на лесоповале. Никто не подошел к нему – с того момента он стал пустым местом без имени.

– Беспредельщика не жалко, он сам себе бумагу подписал, – медленно и сурово изрек Свирид.

Вот какие переходы порой готовит жизнь… Один неверный шаг – и можно вычеркнуть себя из списка живых.

Так, вблизи Свирида и в его тени, прошло более трех лет, пока он вдруг сам не засобирался на волю. Я и не пытался проникнуть в его тайны, и уж тем более, не тревожился о материальной выгоде, ни о чем не просил. Впрочем, Свирид рулил спокойно и мудро, ни крупных стычек, ни жутких, гадливых опусканий при нем не было. Это, насколько я мог судить, претило ему.

Я заслужил законный статус опричника при дворе, который позволял мне жить на равном удалении от всех. Такое меня вполне устраивало, даже блатные ко мне в душу не лезли. За несколько лет заключения никто меня не навестил, никому моя судьба не была интересной. Бывало, по ночам меня прошибало что-то слишком человеческое, щемящее. Мне казалось, будто сердце мое извлекали из тела и зажимали в дверях. И в такие моменты я беззвучно плакал, как когда-то маленьким мальчиком над могилой отца. Я думал о дочери, представлял, как она выросла, как я бережно касаюсь ее локонов, как осторожно обнимаю нежное теплое тельце. Я с неутихающей болью думал о жене, которую больше никогда не обниму. Я думал и о матери, которую опозорил, и ею не прощен. И тогда я выл, как лютый зверь в загоне. Долго лежа без сна, я размышлял, зачем мне оставлена жизнь Всевышним? Может быть, для того, чтобы я когда-нибудь увидел дочь и позаботился о ней? Может быть, я ей пригожусь? Нужен ли я этому несчастному ребенку, осиротевшему по моей вине?

Мои глаза теперь как бы перевернулись, обозревая душу. Душа моя вопила от боли. Когда я изображал показную ярость и крепко бил какого-нибудь менее удачливого обитателя этого отстойного мира, душа моя содрогалась еще больше.

Как-то мы остались вдвоем со Свиридом, и он стал расспрашивать меня об армии, войне. Потом усмехнулся и неожиданно сообщил, что сам когда-то мечтал стать военным. Но при братве авторитет предпочитал не затевать задушевные разговоры. «Не очень-то ты им доверяешь, – думал я, – еще бы, любой человеческий поступок тотчас будет оценен как слюнтяйство, а тут недалеко и до отречения от власти». Я укрепился в мысли, что каста избранных в уголовном мире служила ему ширмой, за которой пряталось что-то мягкое и уставшее, как школьник, мечтающий о каникулах.

Свирид оценил отсутствие у меня рвения к лидерству. Однажды он даже прямо спросил об этом, прищурившись своими проницательными глазами. Таким взглядом может обладать проповедник, партайгеноссе или руководитель террористической группировки. Я уклончиво ответил, что, потеряв семью и разуверившись в былых приоритетах, не хочу искать новых. Я вовсе не лгал – я ведь нуждался только в успокоении души. Тогда он посмотрел на меня очень внимательно и сообщил, что скоро выходит на волю. Немного помедлив, изучая реакцию, спросил, не хотел бы я поработать на него на воле – взамен за досрочное освобождение? Помню, я осторожно высказался не в пользу возможных мокрых дел. Свирид тогда скривился и сунул обе руки в карманы брюк – это был, кажется, единственный его неинтеллигентный жест. Он предложил мне более оригинальный ход: он берет на себя организацию досрочного освобождения, я соглашаюсь жить в его доме в качестве его личного телохранителя и инструктора по рукопашному бою для его персонала. Так должно продолжаться до окончания срока, а дальше – на мой выбор. Он так и сказал: «персонала». Как будто речь шла о пристойной фирме программистов, а не о банде отчаянных злодеев.

Как только я услышал слово «освобождение», тотчас возник трогательный мираж: я подхожу к маленькой девочке в косынке в красный горошек, и она обвивает мою грубо стриженную шею своими мягкими ручонками. Я незамедлительно согласился – предложение ограниченной свободы выглядело заманчивым. У меня не было ни дома, ни семьи, ни одной живой души, которой я был бы нужен. Свирид сообщил, что имеется одна немаловажная оговорка: я должен находиться всегда при нем и если вдруг изменю свое решение, он посчитает это нарушением договора и разбираться будет по понятиям. Я нарочито небрежно ответил: он мог бы этого и не говорить, мы и так живем по понятиям…

Свирид протянул мне руку – первый раз за три с лишним года знакомства. Рука его была мягкая, гладкая и горячая. Но в глазах полыхал холодный огонь, как у оборотня. «Странное сочетание», – подумал я, глядя на глубокие морщины стремительно стареющего, но не лишенного благородных черт лица».

2

Лантаров очнулся, как от кошмарного сна, который он наблюдал со стороны.

Он огляделся, как будто был в доме впервые. Внутри стояла оглушительная тишина.

Он потянулся, и внимание его обратилось к кончикам пальцев ног, которые он стал ощущать без опасения, как свои здоровые конечности. «Пойду, уже чувствую это, – почти ликующе подумал он, – пойду!»

Лантаров стал читать дальше.

«После того как, освободившись, Свирид исчез, возня вокруг моей персоны продолжалась месяцев семь-восемь. Я даже решил, что не сложились пазлы сложного воровского плана.

Я не роптал и стал уже понемногу забывать о договоренности. И вдруг – бац! – свершилось! Все произошло так неожиданно, что я не успел даже сообразить, как оказался на свободе. Стоял сырой, промозглый март с холодной водяной пылью в воздухе. Я не успел даже понять смены своего положения, только вышел и поежился.