Читать книгу - "Инжектором втиснутые сны - Джеймс Роберт Бейкер"

— И она все еще популярна, да? По-прежнему наверху.

— Ага, вроде так. На мой вкус, она слегка устарела. Ее кристально-сказочная манера несколько приелась.

Шарлен потянулась за своими сигаретами.

— Скажи мне одну вещь, только честно. Как ты думаешь, я все еще хороша? Я имею в виду, как певица?

— Да!

— Ты мне туфту не гонишь?

— Господи, да нет же! Шар, тебе надо всерьез заняться своей самооценкой. Ты должна понимать, насколько ты хороша…

— Но как ты думаешь, я смогу сейчас пробиться в хиты? — она глянула на экран, где уже пели «Go-Gos» в «мустанге» с откидным верхом.

— Да.

— Ты не считаешь, что я устарела? Или вообще-то старовата?

— Не такая уж ты старая. Посмотри вон на Крисси Хайнд из «Pretenders». Если она до сих пор может так потрясать, то уж ты-то точно сможешь, черт возьми.

Она улыбнулась — не столько моим словам, сколько мне в целом. Черил часто улыбалась так же.

— И не только потому, что у тебя потрясающий голос, ты и сама просто неотразима. Если подать тебя правильно, с некоторой непристойной светскостью…

— С чем?!

— Шарлен, пойми, пожалуйста, вот что. Ты — больше чем звезда. Ты — икона.

— Я — что?

Свет из кухни подсветил ее голубые глаза. Никогда еще она не была так похожа на Черил.

— Ты кое-что значишь для людей. Из-за своего прошлого. Из-за того, собственно, что пятнадцать лет у тебя все было на мази. Ты — живая легенда.

Она хмыкнула. Я подбавил настойчивости:

— Ты представляешь собой то, что многие люди потеряли много лет назад. Та часть людей, что последние пятнадцать лет была заперта в шелковой комнатке.

Теперь она была чем-то встревожена; наконец, закурила свою сигарету.

— «Stingrays» были миниатюрным отражением последней великой эры рок-романтизма, — говорил я. — Последняя обжигающая вспышка болезненно острой жажды любви. Перед тем, как весь мир навеки провалился в жопу.

Она испуганно напряглась. Я сообразил, что пересказываю Денниса. И она уже слышала это.

— Но твоя работенка не станет ностальгической халтурой, — торопливо продолжил я. — Это было бы грубейшим просчетом. «Stingrays» — это как прежние кинороли, скрытый смысл, который ты принесешь с собой. Курс на «middle-of-the-road»[277]был бы для тебя гибельным. Ну что это — напевать простенькие поп-мотивчики, в надежде на прежних фанатов — перегоревших рокеров средних лет. На самом деле никому не надо, чтоб ты снова пела «Чувства», какими бы отсталыми они ни стали сейчас. Тебе нужно вернуться к тому, какой ты была в самом начале, когда «Stingrays» еще назывались «Darts». К фундаментальному, плотному, сексуальному R&B[278]звучанию, как у ранних «Rolling Stones». Никакой наимоднейшей дряни, никакого гомогенизированного синтезаторного дерьма. Простой добрый рок-н-ролл. Твой голос всегда великолепен, остальное должно быть не хуже. Ты можешь стать воистину мифом рока, Шарлен. Эта территория — твоя; надо только объявить об этом. Западное побережье ждет. Просто «американскую мечту» здесь оттрахали так, что она теперь перебралась обратно в Эшбери-Парк.

Она рассмеялась:

— Может, ты займешься моей карьерой? Похоже, ты лучше разбираешься в этом, чем я.

Я лег на спину:

— Э, нет, я всего лишь высказываю свое мнение. Могу и ошибиться. Может, тебе надо уйти в церковный хор, и ничем другим не заниматься. Следуй за своей музой.

Она поднялась:

— Я думала, музы бывают только у мужиков. — И обернулась к двери в кухню. — Просто я не очень-то уверена, что хочу быть иконой. Звучит так, будто это что-то вроде захоронения.

— В этих делах у нас не всегда есть выбор, Шарлен.

— Да? Ладно, посмотрим.

Она прошла через кухню в ванную. Я откинулся назад и пялился на трех стилизованных нерях из «ZZ Тор», дергающихся на экране в ритм музыке. Некоторые роковые видеоклипы мне нравились, но временами это явление как-то беспокоило. Когда я слушал старую музыку, тех же «Stingrays», я входил в свой собственный, личный кинозал. Но когда я слышал песни последних нескольких лет, то все, что я мог увидеть в воображении — видеоклип, и неважно, что он мог быть безвкусный или убогий. Я задумался об этом — и тут услышал вскрик Шарлен.

Я кинулся к ней, в холл, мохнатый ковер взмокал под моими босыми ступнями. Она скорчилась у дверей моей бывшей спальни.

— Что с тобой?

— Я искала ванную… — она указала на дверь в спальню.

Я начал было открывать эту дверь.

— Нет! — она схватила меня за руку.

— Почему? Что там такое?

Боже, какой ужас был в ее глазах. Что же она там увидела? Призрак из эктоплазмы в брючках-капри цвета морской волны?

— Крыса, — ответила она.

— Крыса? — и я снова начал открывать дверь.

— Скотт, не надо, ради всего святого! — она вцепилась в мою руку.

— Все в порядке, — сказал я, поворачивая ручку.

Она сжалась и подалась назад, когда я приоткрыл дверь.

Я втиснулся внутрь и щелкнул выключателем.

Комната оказалась не синей, как в моих воспоминаниях — она была отвратительно яркого оранжевого цвета. Разведенная подруга моей мамы некоторое время жила здесь и изменила отделку комнаты. Я услышал какое-то шуршание. Там, среди оборочек, украшавших двухъярусную кровать — ту самую, на которой мы с Черил трахались целыми днями и разговаривали ночи напролет — я увидел хвост. Господи, она была здоровенная, размером с кошку. Остальная часть комнаты выглядела просто оскорбительно: плетеная мебель покрашена из баллончика в тот же оранжевый цвет, что и стены, пыльные мягкие игрушки на кровати. А я-то планировал, что мы сегодня будем здесь спать. Крыса шмыгнула под кровать.

— Господи, да закрой же дверь! — окликнула меня Шарлен.

Я захлопнул дверь, и тут Шарлен издала звук отвращения. Я глянул вниз, на мокрый ковер, и понял, от чего. После того, как я последний раз спустил в туалете воду, она пошла через край.

Я прикрыл Шарлен глаза:

— Не смотри.

Вскоре после этого мы летели по направлению к Авалон-Бэй. Нам надо было бы сразу отправиться туда, где не было ни голубых скрипучих качелей, ни пледа на диване, ни крыс под рюшечками.

Перелет, похоже, не слишком ее встревожил. Я напомнил себе, что она ведь не выносит именно толп, когда множество людей скучено в одном месте. А здесь, если не считать старикана с бородой, как у Стерлинга Хейдена,[279]который весь полет разговаривал сам с собой, мы были единственными пассажирами на борту.