Читать книгу - "По миру с барабаном - Феликс Шведовский"

Перед отъездом на вокзал вчера нам устроили прощальный ужин. Его преподнесла всем монахам и гостям одна индийская фирма. То, как мы едим, фотографировали для международного американского журнала. Журналисты попросили представить всех, кто присутствовал. Монах-японец, постоянно живущий в бомбейском храме (где и Тэрасава-сэнсэй когда-то долгое время практиковал), с юмором рассказал о каждом японце. Я с благоговением ужаснулся их огромному монашескому возрасту. Сэнсэй принял посвящение в 1970-м, всю мою жизнь он – монах. А наш возраст – у кого пять лет, у кого – и года не наберется. И как много они успели сделать! Поэтому японцев представляли подолгу, а про нас Тэрасава-сэнсэй сказал очень коротко: имя да страна. За одним столом с нами сидел легендарный монах, сорок дней постившийся с молитвой в Никарагуа во время войны. «Как Христос», – сказал о нем монах из Бомбея. Он рассмеялся…

Поскольку мы задержались только из-за болезни Сергея, сегодня у нас целый день свободный. Есть время повспоминать о том, что пропустил в своих спешных записях.

В Киргизии, в Бишкеке, есть музей, в котором освещена предыстория центральноазиатских курганов. Еще при жизни Будда показал, какой должна быть ступа для его праха, поставив перевернутую патру на ладонь. И племя Сакьев (или Шакьев), из которого вышел Будда, с тех пор стало строить надгробия именно такой формы. Впоследствии Сакьи, подвергшиеся геноциду на своей родине, бежали в район Гималаев и Центральной Азии[76]. Жили они и на территории нынешней Киргизии. Тэрасава-сэнсэй рассказывал, что в китайском городе Аксу в Синьцзян-Уйгурском районе сейчас есть так называемая «улица ювелиров». Так вот, все эти ювелиры – потомки Сакьев, то есть потомки Будды. Правда, теперь они не исповедуют буддизм: уйгуры поменяли буддийскую веру на мусульманскую тысячу лет назад, как сказал нам в Бишкеке таксист из довольно большой уйгурской диаспоры, обосновавшейся в этом городе.

А еще в Бишкеке Слава, старший монах нашей сангхи, рассказал, как до встречи с Тэрасавой-сэнсэем учился в петербургском дацане. Лама Самаев, тогда только что вернувшийся из монастыря в Индии, установил в дацане правильный порядок обучения. В 4 часа подъем, поклоны перед алтарем, завтрак, затем храм открывается для прихожан, и проходит утренняя служба, после которой начинаются уроки: тибетский, английский языки, логика, сутры, «цанид» – то есть диспут. После обеда отводится час на то, чтобы выучить все уроки наизусть и ответить на занятиях, начинающихся сразу же по истечении этого часа. Освобождаешься только в восемь вечера, однако продолжаешь учиться до часа ночи. Чтобы высыпаться, на кровати с железной сеткой клали доски.

Я вспомнил лам, которых мы видели в Бодхгае. Они целый день совершали поклоны-простирания в парке возле дерева Бодхи. По тибетской традиции почтительный поклон означает, что ты полностью ложишься на землю, поэтому ламы подстилали перед собой коврики. Несведущему человеку могло показаться, что они делают просто физкультурные отжимания.

9 ноября 1996 г. Предположения о болезни Сергея сменяют одно другое. Тэрасава-сэнсэй думает, что у него малярия: комар занес через укус микроскопических насекомых, которые вместе с кровью попали в голову, отчего у Сергея сильная головная боль. После трех таких заболеваний мозг разрушается, давая большой шанс стать «архатом»[77]. Лечится это только хинином, причем не менее двух недель, иначе насекомые через три месяца дадут потомство – и болезнь повторится.

Сергей становиться «архатом» совсем не хочет, поэтому ему придется прервать путешествие и остаться в больнице, а потом монахиня из «Новой Венуван-вихары», приехавшая в Мадурай на открытие храма, заберет его с собой на самолете в Раджгир, где он продолжит лечение и будет ждать нас.

В 12.30 поезд повезет нас в Мадрас. Утром мы сходили в больницу к Сергею попрощаться. Последний анализ крови показал, что у него, слава богу, не малярия. Диагноз до сих пор не поставлен, а лекарствами Сергея напичкали до такой степени, что он все время чувствует себя неуютно, его часто тошнит, никакая пища не лезет, кроме молочного риса. Его тошнит от одних мыслей об «идли». Это такие манные лепешки, которыми славится юг Индии. Не знаю точное происхождение этого слова, но с английского его можно перевести как «ленивцы».

И все же Сергею немного лучше. Тэрасава-сэнсэй дал ему наставления, как после выздоровления одному практиковать с японскими монахами. На утреннюю церемонию нужно приходить всегда первым. Не принимать слишком большую доброту, стараться соблюдать дистанцию. «Тобой могут иногда чересчур восхищаться, – сказал Сэнсэй, – но никогда не принимай это за чистую монету».

Перед отъездом из Мадурая Сэнсэй все-таки сводил меня и Женю в индуистский храм, открытый для иностранцев, в который мы не пошли в прошлый раз вместе со всеми, постеснявшись надевать юбки. Теперь же мы избавились от комплексов.

Сэнсэй сказал, что почти все современные крупные индуистские храмы были воздвигнуты на месте разрушенных буддийских центров. Индуизм, складывавшийся из неоформленных народных верований, йоги, Вед и кастовой системы, перенимал буддийские обретения, но не признавался в этом, а, напротив, объявлял их собственными открытиями. В результате индусы стали думать, что между Ведами и буддизмом нет никакой разницы. Тем самым разрушался буддизм. Изначально чистое Учение Будды оказалось смешано с многочисленными ритуалами и сокрыто под ними, путь к простым и глубоким истинам стал чрезвычайно запутанным.

Подходя к храму, сначала видишь высоченную башню, всю как бы состоящую из множества разноцветных фигурок, между которыми мелькают хвосты обезьян. Да-да, живых обезьян! Пройдя через ворота в этой башне, попадаешь во двор, вдоль которого тянется высокая стена, раскрашенная в белые и красные полосы, прямо как майка у Жени. В этой стене тоже ворота. Они ведут во внутренний крытый двор. Он, в отличие от внешнего, полон людей, здесь активно торгуют. И наконец – вход собственно в храм, тоже через башню, но пониже первой.

Сразу за порогом нас встречают два индуса во вполне современных белых рубашках и черных брюках. Они почтительно склоняются перед нами, на мгновение прикасаясь руками к подошвам каждого из нас. Мне неловко.

Внутри храма слышен протяжный и резкий звук двух непомерно длинных труб, в которые дуют два жреца в одних набедренных повязках и чалмах. Один стоит сзади, другой спереди носилок с коробчонкой, которые держат двое таких же жрецов. У коробчонки два занавешенных окошка, внутри – божество. Два других жреца обмахивают носилки опахалами.