Читать книгу - "Русская красавица - Виктор Ерофеев"

И вмиг смолкло поле, и воцарилась кромешная тишина, и застыл хор живых непонятных сил в ожидании ответа, все притаились, и гроб недвижим. Но спустя эту паузу нетерпения, паузу горечи и последней надежды - вдруг как грянет! как грянет над полем! Но не гром это грянул, не молния, не гроза разразилась, стуча по белой крышке тугими каплями, и не зашумела гнилая ольха, встревоженная ветром, и не взметнулось воронье, нет, не гром это грянул, только судорога прошла по полю, как по коже, хотя подумала я в первый момент: ну, держись, Ирина, час настал, но не смертный приговор прогремел в облаках, хотя я и подумала: ну, сейчас всадит, ой, испепелит! Но нет, чую, не то, не тот звук, не тот грохот, и молочный туман желтым цветом окрасился, и зловоние поползло с небес на траву, и дышать больше нечем стало, и я задохнулась...

Ну, я встала, шатаясь, держась за виски, как старуха, и никто уже больше не пел надо мой, и подумала: хуй с тобой! Тоже мне шуточки... И пошла, под смешки, под хихиканье, под визги - побрела по серому полю.

Вот пришла я к костру, руки-плети, пришла к друзьям-приятелям, а они сидят уже не зеленые, они зарумянились и даже посмеиваются, вино разливают, и огонь весело полыхает. Отчего такое веселье? Я говорю: - Ой, как я устала! - Ну, садись, отдохни... - Вы что-нибудь слышали? - Что ты имеешь в виду? - Вы слышали, как хор пел заунывными голосами? - Хор? Какой хор? - Там хор был... Они говорят: - Хор так хор. А я говорю: - Вы что, пьяные, что ли? Я тут собой, говорю устало, рисковала, а вы надрались? - Нет, - отвечает Юрочка, - мы не надрались, я за рулем не пью, а сам вино в себя заливает. А Егор говорит: Что касается меня, то я немножечко выпил, потому что все обошлось по-хорошему. - Что ты мелешь? Что обошлось? - Как что? - говорит. - Возвращаешься живая и невредимая, вся в прекрасной своей красоте, как букет цветов, вот, значит, мы и выпили тут с товарищем немножко. Садись к нам. - И смотрит на меня со значением. - А еще вы что-нибудь слышали? - А чего нам слышать, когда тишина. Мы тебя издалека заприметили. Ты белела, как знамя... - Отвернись, говорю. А Юрочка говорит: - Слава Богу, что хуже не вышло, а ведь лучше и так бы не стало, потому мы сидели, как тараканы, и вцепились друг в дружку, опасаясь худших времен. Ты сходи-ка, Егорчик, в машину, принеси нам еще бутылочку водки, ну-ка, выпьем! А Егор подбоченился и отвечает авторитетно: - Не пойду я к машине за водкой, я хочу, чтобы Ира меня прежде как брата поцеловала. А сам на моих шмоточках расселся. Я говорю: - Ты с одежды сойди, а потом уже и братом называйся... Они переглянулись, как два интеллигентных бандита, и не отвечают. А ты, говорят, не спеши одеваться, мы ребята свои, мы все понимаем. - Что вы понимаете? - Они молчат, перемигиваются, сигаретки курят. Я подошла тогда осторожно к Егору, не прикрывая наготы: - Подставляй щечку для поцелуя. - Подставил. Я ударила из последних сил! Он повалился назад. Эх вы, срань! говорю. Он поднялся, защищая свое бородатое лицо, и стало мне смешно, хоть и противно. Одевалась я в полнейшей тишине, а Юрочка терпел-терпел, а как я оделась и присела к костру, руки грею, зашипел: ты, шипит, слишком много, смотри, на себя не бери, тоже мне выискалась, я тебя такой Жанной д'Арк выставлю!.. - Я ему на это: - Помнишь Ксюшу? Помнишь, как ты ей рану солью посыпал и издевался? Ты ее так достал, что она с тобою спала, но из чистой ненависти спала, от полнейшего отвращения... - А в морду хочешь? поинтересовался, вежливо улыбаясь, Юрочка. А я устала, напереживалась, мне даже лень с ним связываться, говорю: ну, ударь! Ударь, трус! Ударь, народный освободитель! Ударь, подлая скотина! И сама его по морде ударила. И пока случилась заминочка, а он, знаю, не Егор, у него гонор и спесь, он бешеный, я вскочила и побежала от них, ну их, думаю, в жопу! Не того я от них ждала и не на то надеялась... Отбежала я в темноту, уже не на поле в этот раз, а к дороге, и скрылась во мгле. Села. Думаю. Что теперь делать? Куда идти? Где тут живые люди живут?

Они помолчали немного, а потом, слышу, Егор кричит: - Ира! Иркааааа!!! Гдеее тыыыыыыы? Я молчу, не отзываюсь, пусть кричат. Потом слышу, в машину залезли, гудеть принялись, на всю Ивановскую гудят и фары включают. Гудите, гудите, голубчики... А сама думаю: неужели я к ним вернусь? И сама себе отвечаю: - Ну, конечно, вернешься! А куда тебе деться? Как миленькая вернешься. И они тоже между собой рассуждают. Не в ночи же она тут будет сидеть, коченеть, осенью наслаждаться? Продрогнет, на костер выйдет...

Ты устала, набегалась, ухайдакалась, Ирочка, ты сегодня очень набегалась, на всю жизнь набегалась, солнышко...

И слышу, Юра тоже кричит: - Ира, вернись! Вернись! Поедем в Москву! Вернись!!!

И я, дура, хорошо понимаю, что надо встать и вернуться, вон их фары горят и зовут, что надо вернуться, встать и откликнуться, потому что куда ж я пойду, вокруг темная ночь, а потом я часики у костра оставила, золотые часики, с золотым браслетом, швейцарские, Карлоса подарочек, но я не вставала и не шла. - Ирааааа! - кричали дуэтом мальчики. - Надо ехать! Не валяй дуру! Это было затмение! Ты нас простиииииии!!! - ...И снова гудят, из ночи выманивают на свет фар, в теплую, мягкую, как подушка, а под подушкой батистовая рубашечка, машину, где на заднем сиденье я просплю всю дорогу назад, свернувшись калачиком, и не буду видеть ни деревень, ни слепящих огней редких встречных машин, я буду спать, спать, спать, и надо, конечно, встать и идти, только нету сил, только не поднять мне век, глаз не открыть, и подумала я: все равно не жилец, и как подумала, так и отключилась. Вырубилась. И все.