Читать книгу - "Пламенеющий воздух - Борис Евсеев"

Библейско-евангельские образы перетекали в современную жизнь легко, встраивались в русскую мысль преотлично, многое в жизни высветляли, а кое-что так даже и проясняли окончательно.

К примеру, на все требования современного общества смягчить отношение к гомосекам Савва Лукич отвечал, набухая яростью: Содом и Гоморра!

Это словосочетание поражало сторонников педерастии силой звука, таинственностью последствий, сложносочиненностью туго сжатого — подобно створкам морской раковины — образа. Зачинщики педерастии делались бледно-серыми, защитники — сокрушенно рыдали.

На Пугачиху Савва орал — Иезавель!

Недавние революционные судороги на Ближнем Востоке обозвал длинно и звончато — словно горлышком бутылки по струнам гуслиц проехал: «путешествие евреев к арабам по дну Красного моря, но без Моисеевой головы».

Балерин Мариинки звал упорно дочерьми Лота.

Партийного лидера Зюг-Зюгана — Валаамовой ослицей.

Ну а собственных братьев по стремительному обогащению называл Савва, сердечно замирая: капиталюгами.

Последнее слово ни в Евангелии, ни в Библии не встречалось.

Сперва Савва терпеливо его выискивал, а потом понял: это даже хорошо, что там такого слова нету! Вот и нужно бережно пополнять словарь Священного Писания понятиями, уточняющими и расширяющими — с привязкой к сегодняшнему дню — библейско-евангельскую образность.

Иногда такие слова соединяли древность и современность в нечто слитное, как бы давно задуманное. Быстро осознав силу слияний, Савва стал публично звать друзей по бизнесу — «капиталюги иродовы».

— Куда спешишь, капиталюга иродов? — кричал он в телефонную трубку, отвечая на звонки Роман Аркадьевича или кого-то еще из столпов российского предпринимательства.

— Куда несешься и ты, о Российская Федерация? Куда летишь, запрягши иродовых капиталюг в газпромовский, росгидровский и росвооруженческий кортеж диких «мерсов»?

Языковые эксперименты приятно освежали, отвлекали от печали и сомнений. И вообще: грустил бессемейный Савва недолго…

Письмо блудницы он перечитал дважды. Блудница была переименована в бедную Агарь, а сам Куроцап, недолго думая, стал собираться в городок Романов.

Ехать было решено без всякой помпы.

Однако два-три глянцевых пачкуна и с ними одна гламур-блудница — про поездку узнали, увязались следом.

Тихо рыча на гламур и глянец, Савва в последнюю минуту из поезда-экспресса Москва — Ярославль выскочил, вернулся домой.

А на следующий день, купив фирменный автобус московского футбольного клуба «Локомотив» («им такой роскошный не нужен, все равно играть не умеют и никогда не научатся»), погрузив в него двенадцать охранников, одетых в спортивную форму с прыгающей по спине пумой, и прихватив с собой камердинера Феликса — покатил он в городок Романов.

Получилось, как Савва и хотел: ни пресса, ни телевидение вслед за «глянцевыми» и блудницей (тянувшими соску-пустышку в ярославском поезде) в Царево-Романов за ним не потащились.

С пользой проведя время в автобусе, Савва Лукич весело ступил на романовскую землю.

И вдруг едва не расплакался.

Давно забытое умиротворение малых русских городов, висящее кисеей над приволжской равниной, обволокло Савву нестрашным огнем, а затем обдало речным холодящим туманом.

Вслед за умиротворением и туманом, содрогнувшись всем своим тяжким телом, втянул Савва далекий хлебный дух: дух романовских пекарен.

Хлебный дух насытил сильнее пищи. Чудодейственная романовская грусть пробрала, проняла, а потом напомнила о напрочь забытом!

— Все-то ты, Савва Лукич, по заграницам да по заграницам, — на лету поймал Саввино настроение старый, но вполне себе бодрый камердинер Феликс. И сдержанно прослезился.

— Не плачь, старик! Не плачь, Эдмундыч! Я сам старик. А ты так и совсем уж — гробовой старикашечка. Сейчас купнемся в Волге, сразу тебе полегчает.

— Так ведь октябрь наступил, Лукич!

— Это тебе он, Эдмундыч, на хобот наступил!

Отчество камердинера Савва часто менял. Больше всего его привлекало величественное Эдмундыч. Когда «эдмундить» надоедало, отчество старику он возвращал паспортное — Ильич. Зато Феликса менял на Владимира. Делал это Савва с такой младенческой безыскусностью, что старику камердинеру иногда даже казалось: у него и в самом деле два имени, два отчества.