Читать книгу - "Прошедший многократный раз - Геркус Кунчюс"

Штопор не предлагает. Наливает себе своего вина, а выпив полбокала, снисходительно осведомляется:

– Хотите?

Я понимаю, что в этом доме штопора не получу. Подставляю ей бокал, чтобы хоть белым губы смочить.

От этого вина у меня во рту горчит. Выпиваю четверть бокала – столько, сколько в нем и было вина. Больше она не предлагает.

Сидим вчетвером и продолжаем молчать. Она нам неинтересна. Мы ей – тоже. Немного неудобно, но плевать на неудобство, потому что я вижу ее, может быть, последний раз в жизни. Одно ясно: завтра утром я не буду тосковать по ней и не пойду из-за нее топиться в Сену, не прыгну с Соборной башни, не брошусь на рельсы метро.

Потеть она не перестает. Слежу за ней, накаляюсь, раскаляюсь. Солнце заливает светом комнату, в которой, кроме барочной мебели, стоят фарфоровые собачки, кошечки, солдатики и пастушки.

– Жарко, – она, наконец, снисходит до беседы.

– Очень, – говорит Марк.

– Ужасно, – добавляет Римма.

– Такого лета уже давно не было, – развиваю тему потепления климата Земли я.

– Здесь можно курить? – спрашивает Марк.

– Конечно, – ободряет Ева, – на балконе.

Выходим с Марком на балкон площадью в один квадратный метр. Закуриваем. Ева остается с Риммой.

– Бл… куда мы пришли?! – плачущим голосом произносит Марк.

– Да ну на… – только и могу я сказать.

Досадно, что сигареты короткие. Снова сидим. Снова молчим. Снова гостим в гостеприимном парижском доме, в котором нас всегда ждут. От жары у меня кружится голова. Она летит все быстрей и быстрей, расширяя орбиту полета. Вот-вот оторвется от шеи. Главное, избежать этого момента, так как надо держать себя в руках.

Марк медитирует. Сидит, закрыв глаза, и изображает равнодушие. Римма пытается улыбаться, однако ее усилия напрасны. Ева, взяв тряпку, до блеска протирает стекло буфета.

Стекло уже давно чистое, но она со швабским упорством и стремлением к стерильности продолжает наводить лоск, никак не может оторваться. На ее взгляд, стекло все еще не блестит, хотя вот-вот протрется насквозь. Вина в бутылке осталось пятнадцать миллиграммов.

– Идем обедать, – словно самой себе говорит Ева, однако мы все слышим, так как слишком долго в комнате царила красноречивая тишина, из которой, по чьим-то словам, рождается Пустяк.

– Обедать? – переспрашиваю я, хотя мой живот и так уже достает до паркета.

– Да, рядом есть очень хороший китайский ресторан.

Мы по-литовски советуемся, стоит ли с этой дурой идти в ресторан. Стоит только для того, чтобы потом расстаться и никогда в жизни больше не иметь с ней дела. После этого, конечно, купим бутылку и выпьем. Одни. Без всяких Ев. Без всяких швабов. Без всяких парижанок. Одни будем пить и напьемся.

– Вы можете забрать свою бутылку, – говорит хозяйка квартиры, когда мы выходим за дверь. – Мне она не нужна.

Теперь можно бы сказать, что мы ей эту бутылку куда-нибудь с удовольствием бы засунули, но мы молчим. Бутылку, конечно, не берем, хотя и стоило бы. Стоило бы ту бутылку забрать. Ладно, пусть подавится.

Услужливая китаянка осведомляется, чего я желаю. Меня просто тошнит от этой еды. Мне плохо. Мне нехорошо от запахов. Меня воротит от этих макарон, подлив, супов, ананасов. Я хочу как можно скорее избавиться от общества Евы. Она, кажется, решила нас всех прикончить. Прикончит. Наверняка прикончит, потому что я вижу, какая она упрямая.

– Спасибо, я закажу только одно блюдо, – говорю официантке.

– Так нельзя! – взвизгивает Ева. – Так нельзя! Ты должен есть!

Слова «должен», «обязан» вызывают у меня в утробе аллергию. Я покрываюсь пятнами.

– Я хочу заказать две бутылки красного вина, – говорит Марк.

– Так нельзя! Здесь никто не заказывает бутылками! – снова взвизгивает потерявшая терпение Ева.

– Я хочу, – повторяет Марк.

– Я тоже.

Ева недовольна. Мои аллергические пятна в сравнении с ее кажутся всего лишь маленькими точечками. Она разжевывает хваленую китайскую еду и дает понять, что доставляет нам удовольствие, терпя наше общество. Мы пьем вино, заказав по символической порции жратвы. Мне по-прежнему плохо. Сейчас стошнит. Если бы не вино…

– Здесь есть телефон? – спрашивает Марк и, не дождавшись ответа, ныряет в вестибюль ресторана.

Ева не разговаривает. Я без обиняков обращаюсь к Римме:

– Ты архитектор, а образование у тебя техническое.

Римма ни с того ни с сего разражается слезами. Одна сидит насупившись, другая плачет. Марк уже и в ресторанной кухне пытается найти любимую. Лучше и быть не может. Римма, всхлипывая, требует, чтобы я к ней больше не обращался. Затыкаюсь. Ева, углубившись в еду, не интересуется, почему плачет коллега. Она холодна, словно кариатида, хотя последняя красивее.

– Дозвонился? – спрашиваю я мрачного Марка.

– Опять автоответчик.

Обедаем, так сказать. Вино уже кончилось. Заказывать нет смысла, продолжать этот необычайно радостный обед тоже. Немки умеют мстить. Особенно некрасивые. «Гимнастки – порядочные девушки», – звучит у меня в ушах цитата, не имеющая ничего общего с происходящим.

Слезы у Риммы крупные, а кожа очень чувствительна к соли. Поэтому она сидит красная как рак. Просто не знаю, чем и почему ее обидел. Иметь техническое образование неплохо. Я сам бы хотел такое иметь и сидеть в какой-нибудь конторе или в бюро, а не в этом китайском ресторане. Эйнштейн получил техническое образование, и он из-за этого не сокрушался. Даже академик Сахаров его получил. Склодовская-Кюри – физик и химик, но у нее и в мыслях не было лить из-за этого слезы. Большая часть человечества просто срослась с техникой, но никто из-за этого с собой не кончает. Мне странно, что она плачет. Леонардо да Винчи, в конце концов, тоже был инженер, а только потом художник. Никто мне не докажет, что ночами он терзался, а днем жаловался папам, что так уж ему суждено судьбой. Я хотел бы все это изложить, однако мне велено заткнуться, вот и молчу. Никого не хочу обижать. Никого.

Когда Марк выражает желание заплатить за обед, Ева демонстративно вытаскивает чековую книжку и платит за себя. Она еще раз отвешивает нам пощечину. Она еще раз плюет в нашу восточноевропейскую душу. Кажется, тем бы все и должно кончиться, однако, выйдя из ресторана, она предлагает погулять, и мы, последние идиоты, соглашаемся.

Слоняемся по темнеющим парижским улицам. Ева впереди. Как только мы приближаемся, она прибавляет шаг. Словом, как трио баранов, идем вслед за ней. Даже между собой нам не о чем говорить. Одно недоразумение. Если в мире есть бессмыслицы, то сейчас я наблюдаю одну из них.

Мое терпение иссякает. У Марка, одержимого любовными заботами, чувства тоже обострены.

– Может, купим вина и выпьем у Сены? Скоро полночь, – говорю я Марку.