Читать книгу - "Лестница на шкаф - Михаил Юдсон"

Банный вагончик плавно покатился. Я развалился на кожаном сидении и довольно мурлыкал: «А дело было на бану, в Нюрнберге, а не на Дону…» Вкрадчивым шепотом объявляли остановки. На стене имелась схема пути-дороги — в отличие от многохвостой кляксы московской метрошки, здесь был четкий аккуратный отрезок, Роршах бы заскучал. Я трудолюбиво читал со словарем названия остановок. Сейчас я вам их перечислю, авось пригодится. Это у Грина (который Степаныч) есть один рассказ, который начинается так: «В Лондоне, зимой, на углу Пикадилли и одного переулка…» Ему, сказителю, и не надо было знать названий — там, на углу, за тридевять земель…

А я вам все подробно, по-нюрнбергски документально:

Порт-Саидаштрассе, Университет, Дом Бывших Офицеров, Дюжиныповешенныхштрассе, Парк Культуры, Научный Городок, Площадь Возрождения, Длинная Вода…

Моя остановка! Бился я в дверь раненым песцом — не открывалась! Мигом понял, что здесь у них, в этих пещерах, никто за тебя не откроет, все надо самому, благо вот и кнопка прямо перед носом. Я нажал, и створки раздвинулись. Выйдя из первого вагона, вы по ступенькам поднимаетесь наверх, а там автобусное кольцо, стоят во множестве — длинные, умытые, мерцедесные. Садитесь в ноумен 666-й, к окошку, и он поедет.

Входили, выходили пассажиры, нажимая на звоночек возле сидений. Шофер время от времени что-то бубнил в микрофон, познавательное должно быть, жаль, могу только догадываться:

— Посмотрите налево — памятник Дяди жестянщика Шиллера; направо — Новый Переулок, где Бланк под личиной Петроффа-Мейера шерудил свои брусничные, с искрой, делишки…

Проехали Площадь Павших Борцов, Разрушенную Мюллерницу, Аллею Героев с Вечным Огнем, Бывшую Синагогу, нынче грязелечебницу, с мемориальной дощечкой, миновали поворот Хайдеггера и свернули на Фейхтвангерштрассе. В автобусе вдруг запахло знакомым (своих мы верхним чутьем — за версту) — из окон курочкой несет поджаристой! Вот и циклопический — я насчитал свыше десяти этажей и сбился — дом № 33, слева от него огромная чаша Франкенштейнштадиона среди зеленеющего парка, еще дальше — сверкающее под утренним солнцем озеро.

Я позвонил в колокольчик, сигналя шоферу. Автобус, мягко зашипев, раскрыл двери, при этом пол возле выхода вдруг плавно накренился к земле, как бы образуя удобный пологий спуск — не надо прыгать с подножки. Я только головой покачал — что за дивная механика!

Территория вокруг дома была обнесена высокой бетонной стеной с колючей проволокой наверху — лезли, наверное, маршевыми колоннами желающие — из орды-то в орднунг! Что ж, простительное (объяснимое) стремление к ясному консерватизму и мясным консервам. Закрытые широкие железные ворота с надписью, которую я перевел примерно так: «Перемена места — перемена счастья». Рядом узкая калитка, кирпичная будка привратника со стеклянным оконцем и переговорной щелью. Я сунул в щель документы и со словарем пробормотал, что я здесь. Прибыл издаля. Пригнался. Привратник выкинул мне назад мои бумаги и, не чертя на лбу моем никакой семисвечности, нажал что-то у себя в будке, и калитка отъехала вбок.

Я вошел во двор. Сама громадная четырнадцатиэтажка была, как я понял, жилым корпусом (на балкончиках сушилось исподнее). Возле нее находилось скромное двухэтажное административное здание, в котором размещалась также и столовая, оттуда несло капустой — готовили габерсуп. Двор был полон людей — курили мужчины, судачили женщины, бегали дети, кричали младенцы в колясках. Посреди двора торчал массивный литой, из орихалка, столб с выбитыми на нем какими-то параграфами.

«Сделай изможденное лицо!» — сказал я себе и страдальческой походкой беженца, хромая на обе ноги, проследовал в домик администрации. Там меня уже ждали (привратник звякнул).

Чиновник в серой униформе провел меня в кабинет, усадил на венский, приколоченный к полу стул, сдвинул у себя на столе в сторону кофейник, молочник и прочее тевье, и разложил мои папирусы. Прежде всего он осведомился, шпрехаю ли я. Ах, нихт! Ваше слово, Каспар, на хрен, Хаузер! Тогда разговор у нас пошел на языке жестов и нечленораздельных звуков, только что чечетку не отбивали и не попукивали, как у Воннегута, и не щелкали по лбу, как у Беккета. Вот расшифровка нашего диалога (Семь Сорок против Восьмидесяти Восьми):

— Приехали?

— Приехал.

— С приездом!

— И вас также. Воистину воскрес.

— Холодно сегодня.

— Да? (Тебя бы под Москву!)

— Вы находитесь на территории приемника-распределителя. Отсюда вас будут рассылать по стогнам нашей земли Баварии — туда, где есть места и условия содержания. Вот эта зеленая карточка — ваш пропуск, как внутри распределителя, так и при выходе в город. Чтобы в городе вы не потерялись, я вам сейчас, за разговором, нашью на рукав желтую звезду — вас всегда обнаружат и приведут домой.

Я взял карточку-пропуск, на ней был выбит длинный незапоминающийся ряд цифр — отныне мой номер. Внизу рукой было приписано 13–09. Чиновник объяснил, что в жилом корпусе на первых двенадцати этажах располагаются воротившиеся из России немцы (он помахал как бы крылышками), а на тринадцатом этаже (сделал рожки) — присосавшиеся евреи.

— У вас тринадцатый этаж, девятая комната.

— А на четырнадцатом что?

— Там (какие-то энергичные движения) процедурные кабинеты.

Чиновник еще раз пролистал мои бумаги, вздохнул:

— Когда вы заполняли «Прошение о Визе», то вот тут, в графе «Денежные средства» вместили сказ о блохе на аркане. Очень трогательно написано, что денег у вас в обрез, только на дорогу… Прилгнули? Сознайтесь, плутократишка! Хотя, вообще-то, у вас, евреев, денег никогда нет (подвесить бы вас за ноги — враз золотые изо рта полезут!)… Жаль нам вас. Вот вам отрывные талоны на питание в нашей столовой. Отъедайтесь. Только с ходу-то не набрасывайтесь, нужен плавный переход от столярного клея…

Кроме талонов, чиновник вручил мне отпечатанные на машинке инструкции, правила Распорядка, строго поднял палец:

— Соблюдайте заповеди Его, чтобы иметь право выйти в город воротами.

Он жалостливо посмотрел на мой чемоданец и посоветовал:

— Багаж сдайте в камеру хранения — как выйдете, направо, в тоннель.

На прощанье чиновник попросил меня расписаться в гроссбухе учета прибывших — толстой книге с цветочками на обложке. Последняя запись там гласила:

«Берш Ершович Ихуимудсон, канд. рус. — мат. наук, с дщерями».

Естественно, я написал: «Илья Борисыч, русский мыслитель с чемоданом».

По наклонному бетонному тоннелю я попал в камеру хранения. Гулкий каземат, тяжелые двери со множеством пломб и запоров. Зарешеченное пространство с полками, обитое жестью окошко приемки. Техник-хранитель в белой рубашке с черным галстуком, азартно играющий на компьютере в блицкриг, победно взревывая. Он с неудовольствием оторвался от экрана, натянул перчатки, взял мой чемодан и кинул в угол, в кучу других таких же, выдав мне пластиковый жетон. А на полках, на полках-то у них, скажу я вам, сплошь — ношеная разномастная детская обувь. Все забито! Это что же — собирают гуманитарную помощь в Анчурию?.. Я поспешил уйти.