Читать книгу - "Третий прыжок кенгуру (сборник) - Вл. Николаев"

– Все отлично, трудится исправно, – радостно доложил Аскольд и добавил: – Даже одного гения открыла!

– Да что ты! – изумился пуще прежнего Никодим Сергеевич.

– А ты разве не слыхал о молодом гениальном писателе? – в свою очередь подивился Чайников.

– Каюсь, не уследил.

– Это даже технарю непростительно, – попрекнул Аскольд друга. – Пресса о нем столько шумела…

– Работа же отнимает все время, газеты лишь бегло проглядываю, вчитываться недосуг. Откладываю на потом, а через некоторое время жена с моего же одобрения все их выбрасывает… Кто же этот гений, мой, так сказать, первенец или крестник, как его зовут?

– Аким Востроносов.

– Аким Востроносов? Востроносов, Востроносов – не припоминаю, – и съязвил: – Что ж, фамилия демократическая для гения, а ведь гении – избранники. Ну пусть будет Востроносов, дело не в фамилии. Что же он такое выдающееся сочинил?

– Две повести, – с готовностью доложил Чайников. – «Наше время» и «Двое под луной».

– И пользуются успехом?

– Читают нарасхват. Читатель у нас агрессивный, за книгой взапуски бегает. Сам знаешь.

– Так что, раздобыть будет трудно?

– В любой библиотеке есть. Тираж повестей Акима перевалил за десять миллионов! И в «Роман-газете» печатались, и массовыми дешевыми изданиями выходили.

– Постараюсь достать, – пообещал Кузин.

– Зачем доставать? Обижаешь. Я тебе с благодарственными надписями автора завтра же приволоку, – горячо пообещал Аскольд. – Аким тебе всем обязан. Ученого Кузина за отца родного почитает. Рад будет познакомиться и лично отблагодарить.

– Лестно, конечно, получить книгу с автографом гения. Буду ждать с нетерпением.

– Считай, что обе повести у тебя на полке и с самыми искренними благодарностями Акима.

Редко бывает так, чтобы человек сразу же исполнил обещанное. Обычно с этим не спешат, будто нарочно хотят оправдать пословицу насчет того, что обещанного три года ждут. Но на этот раз – хотите верьте, хотите нет, – а Чайников тут же разыскал Акима Востроносова и получил от него обе повести с самыми лестными дарственными надписями, гласившими: «Дорогому крестному отцу Никодиму Сергеевичу Кузину, гениальному ученому…» и т. д.

Но и Кузин, будучи человеком нетерпеливым, оказавшись у себя в институте, первым делом заглянул в библиотеку и спросил интересовавшие его произведения. Одну из повестей он прочитал в тот же вечер, а другую успел проглотить утром, начав чтение еще перед завтраком и закончив по пути на работу. Обе повести привели его в такое волнение, что он, едва явившись в институт, тут же позвонил Чайникову.

– Ты насчет повестей Востроносова? – осведомился, услышав в трубке голос друга, Аскольд. – Не волнуйся, не переживай, вот они передо мной с самыми пылкими надписями, так сказать, от гения – гению.

– Да какой он к черту гений! – раздраженно закричал Никодим Сергеевич. – Вы все с ума посходили? Мальчишка, может быть, и не без способностей, но ведь откровенный эпигон. Это и невооруженным глазом видно. А вторая повесть и вовсе слабенькая, слащавая, – бушевал ученый.

Уж что-что, а бушевать ученые умеют отменно, когда им что-то не по нраву. И Кузин не был исключением.

– Постой, постой, охолонись чуток, – попытался остановить друга Чайников, никак не ожидавший такого оборота дела. – Разве не твоя машина признала его гением? Ведь я дважды запускал в нее рукопись повести «Наше время».

Аскольд метил под самую ложечку, но этот удар не сразил Кузина, он еще сильнее взорвался:

– Тем хуже для дьявольской машины! – вскричал Никодим Сергеевич и бросил трубку.

Все это ошеломило Чайникова. В возбуждении он вскочил с кресла и нервно зашагал по тесному кабинетику. «Аким Востроносов не гений, Аким Востроносов не гений? – повторял он про себя и никак не мог уяснить этого. – Нет, такого быть не может!» Если бы кто-либо из посторонних видел в эту минуту Чайникова, то он заключил бы, что тот тронулся умом.

Лишь полчаса спустя Аскольд осмелился спросить себя: «А почему, собственно, не может быть? В жизни и невозможное случается. Еще как случается!»

После этого рассудок начал возвращаться к нему и в голове замелькали смутные и тревожные мысли насчет того, что же последует, если окончательно допустить, что Аким Востроносов не гений.

Но мысленно охватить возможные последствия этого вот так сразу Аскольд был не в состоянии.

Он почувствовал внезапный приступ головной боли, бессильно опустился в кресло и тяжело положил свою буйную голову на покрывавшее стол холодное стекло, чтобы передохнуть и не думать о столь внезапной перемене привычных представлений, самым непосредственным образом касавшихся не одного Акима Востроносова, а и его, Аскольда Чайникова, и могучего Иллариона Варсанофьевича Кавалергардова, и журнала «Восход» в целом.

Да что там журнала, речь шла едва ли не о всей нашей литературе и даже больше, может быть!

Все-все странным образом сместилось в эту минуту в сознании Чайникова, и будущее представилось чем-то нелепым и страшным, чем-то похожим на мистическую черную дыру в космосе, поглощающую все без остатка, после чего уже ровным счетом ничего не остается. Это-то и рождает сверхъестественный ужас.

Аскольд сидел за своим столом и бессознательно покачивал отяжелевшей и разламывавшейся от боли головой. Он даже не заметил, как в кабинет ворвался разъяренный Никодим Сергеевич и, бормоча одно – «тем хуже для этой проклятой машины, тем хуже для этой проклятой машины», – бросился к аппарату.

Напуганный внезапным вторжением, Аскольд вскочил и изумленно, не проронив ни слова, наблюдал за действиями друга. А тот, сняв и бросив на письменный стол Чайникова пальто, продолжал разговаривать сам с собой.

– Посмотрим, посмотрим, что же эта дьяволица натворила. Будем, как говорится, поглядеть.

Кузин вел себя так, как будто никого рядом не было, Чайникова он вроде бы и не заметил. Подойдя к аппарату, Никодим Сергеевич оглядел его со всех сторон, а потом, резко обернувшись к Аскольду и строго оглядев его, как бы желая удостовериться, что это действительно он, а никто другой, рявкнул во все горло:

– Варвар, неуч, баранья голова!!! Ты что же, решил поджаривать свою благодетельницу? Кто тебя надоумил поставить машину вплотную к батарее парового отопления?

Кузин прикоснулся к батарее и тут же отдернул обожженные пальцы. Неизвестно почему, но у нас так повелось, что когда на улице теплынь, то и батареи парового отопления чуть ли не докрасна раскалены, а в лютые холода на них хоть лед морозь. Так было и на этот раз, когда южные теплые ветры распахнули широкие пути апрельской весне. Обжегшись о раскаленную батарею, Никодим Сергеевич еще яростнее закричал:

– Безмозглый идиот, техническая бездарь! Я ли тебе не втолковывал насчет теплового режима?