Читать книгу - "На основании статьи... - Владимир Кунин"

— Что с вами случилось?

— Это не телефонный разговор. Я остановился на Сорок второй, в отеле «Коммодор». Если вам нужно подтверждение — созвонитесь с отельной администрацией. Повторяю — моя фамилия Теплов. Как мне доехать до вас?

— А что произошло? — в голосе дежурного Прохоренко проскользнула уже государственная тревога. — Сначала объясните мне…

— Я же вам сказал — это не телефонный разговор. И потом, я обязан знать ваши полномочия.

Возникла томительная пауза.

Дежурный Прохоренко, сотворивший на Родине, в своем МИДовском окружении, столько мелких мерзостей и крупных предательств, лишь бы только попасть сюда хотя бы на несколько лет, не имел права на ошибку.

— Ну, хорошо… — решился Прохоренко. — На Сорок второй сядете на автобус, он останавливается рядом с вашим отелем, доедете до Централ-парка и там переся…

— Стоп! — резко прервал его Кирилл. — Мне проще взять такси.

Последняя фраза Теплова убедила дежурного по Советской миссии, что он поступил более чем правильно. Обычные, простые советские русские, случайно попавшие в Нью-Йорк, такси не пользуются.

Джинсы — настоящий «Леви Страус», которые в Москве у фарцманов стоят в лучшем случае двести рублей, а это, даже по курсу валютных проституток из «Националя» — по два рубля за доллар, уже сотня «зеленых»! Здесь же эти джинсы — шесть с половиной долларов! А такси от Сорок второй до Миссии — восемь! Ни хрена себе?..

— Захватите паспорт! — успел крикнуть он. — Это Шестьдесят седьмая…

— Да знаю я ваш адрес! — раздраженно сказал Кирилл и положил трубку.

Какое счастье, что этой клоунады не слышит и не видит Зойка! Казалось бы, остроумненький, а по существу — гнусно унизительный спектаклик ради экономии несколько долларов для покупки обычной водки! Прости, Зоя…

Через двадцать минут Кирилл стоял перед наглухо запертыми ажурными воротами с медной скрижалью, где на двух языках было черными буквами вытравлено — что находится за этими воротами в глубине чахлого полукруглого садика. Именно вон в том невысоком здании с несколькими ступеньками парадного входа по центру фасада.

В одной руке Кирилл Петрович держал объемистый портфель своего соавтора по фильму «Уссурийцы», а в другой приподнятой — раскрытый советский заграничный паспорт.

Две камеры, склонив свои любопытные головки, разглядывали его и его паспорт, а две другие, приподнятые и развернутые в разные стороны, насквозь просматривали всю Шестьдесят седьмую улицу…

«Если эти камеры могли бы еще и стрелять, по мне наверняка уже полоснули бы очередью…» — невесело подумал Теплов.

— Фамилия? — по-русски, неожиданно спросили ажурные ворота.

— Теплов.

— Заходите.

Отвратительно заскрежетали открывающиеся ажурные ворота. Проходя на небольшую территорию Советского Союза в середине Нью-Йорка, Теплов негромко и раздраженно пробормотал:

— Хоть бы петли смазали…

— За все деньги надо платить, — неожиданно пожаловались ему ворота и с хриплым лязгом закрылись за его спиной.

Внутри, у дверей, его уже ожидал невысокий человечек с недобро настороженными глазами, в черном костюме, несвежей нейлоновой рубашке и тоненьком черном галстуке.

За его спиной был длинный, подковой изогнутый стол, на котором стояли мониторы всех камер слежения — и уличных, и внутренних.

— Теплов, — представился Кирилл Петрович.

— Паспорт! — наверное, это и был Прохоренко.

Он пролистал все паспортные странички, несколько раз сверил фотографию со стоявшим перед ним Кириллом и наконец, возвращая паспорт его законному владельцу, все равно очень недружелюбно спросил:

— Так что произошло, гражданин Теплов, о чем нельзя было сказать по телефону?

И тут Кирилл Петрович Теплов стал сам себе настолько отвратителен, что даже этот Прохоренко показался ему вполне пристойным человеком.

«Не стреляйте в пианиста, он лучше не умеет!..»

— Слушай, Прохоренко! Или, как там тебя… Где у вас водки можно купить? По нормальной цене, — плюнув на все, впрямую спросил Теплов.

— Тьфу ты, ебть! Ну, чего ты, бля, не мог сразу сказать?! — облегченно и даже слегка обиженно сплюнул Прохоренко.

И действительно, сразу стал похожим на приличного, «своего» и все понимающего человека.

— Беги быстрей на второй этаж в буфет, если Лидка еще не закрылась… Двигай, двигай! А то бабки подобьет и опечатает лавку! Суббота же!

Теплов молнией взлетел на второй этаж. Дверь в буфет была распахнута настежь. За буфетной стойкой моложавая женщина, с модными очочками на кончике носа и хитроватыми припухшими глазками, перетирала посуду.

— Лидочка, привет!

— Привет! Чего так поздно?

— Дела, дела, дела… Лидочка, солнце мое, два по сто пятьдесят коньячку и плиточку шоколада, — с давно забытым, охмурительно-холостяцким воркованием в голосе прокурлыкал Кирилл Петрович.

— А где второй?

— Вторая, — поправил ее Теплов. — Это ты — радость моя…

— Ну ты даешь! — восхищенно сказала Лида и налила коньяк в стаканы. — И откуда ты такой взялся?! Новенький, что ли?

— Старенький, только из другой епархии. Ну, будь!

Они чокнулись и оба залпом выпили коньяк. Закусили шоколадом.

— Пообедаешь? — спросила Лида.

— А что у тебя есть?

— Борщ. Шницель венский…

Теплов вспомнил про голодного и трезвого Серегу Воронина, одиноко сидящего в гостиничном номере, и сказал:

— Жаль, но некогда. У тебя «Столичная» почем?

— Как и повсюду — девяносто семь центов пузырек.

— Повсюду — девять с половиной долларов.

— А ты туда не суйся. Приходи ко мне. Сколько тебе?

Теплов поставил на стойку буфета свой портфель, сказал:

— Давай, Лидуня, отгрузи мне штучек десять…

Лида критически осмотрела Серегин портфель:

— Ручка оторвется. Не выдержит твоя торба. Я под четыре пузыря пакет дам пластиковый, а шесть — в портфель. Еще чего надо? Колбаски там, или…

— Нет. Спасибо, Лидочка. Посчитай мне все — шоколад, коньячок, поддачу… Сколько я тебе обязан?

— Ладно, — ухмыльнулась Лида. — Клади пятнашку и забегай, если что… Уж больно ты мужик красивый! Если не торопишься — можем ко мне поехать, музычку послушаем. Мой как раз в Москву на неделю укатил…

— Я сегодня в Сан-Франциско улетаю. Спасибо. Лидочка.

— Заглядывай. Будь здоров.

Спустился вниз с пакетом и тяжелым, не закрывающимся портфелем, из которого торчали горлышки «Столичной».