Читать книгу - "Тринадцатая редакция. Модель событий - Ольга Лукас"

Все сотрудники Тринадцатой редакции, включая новеньких, Дениса и Наташу, уже успели воспользоваться нелегальным, но одобряемым непосредственным начальством правом на отдых, а некоторые — не по одному разу, и только Константин Петрович неумолимо и непреклонно отвергает всякую возможность расслабиться. «Когда я долго держу защиту, а потом отпускаю её, я так расслабляюсь, что вам и не снилось», — обычно отвечает он, и к нему уже не пристают с расспросами: ну в самом деле, человек же русским языком сказал: «Отвалите!»

С того дня, когда Маша Белогорская, изящно помахав провожающим рукой, улетела в Париж на белом самолёте, Константина Петровича иной раз с работы не выгонишь. Приходит Наташа с утра, а он уже час как на своём рабочем месте. Уходит вечером Шурик — а этот герой всё ещё что-то высчитывает, выгадывает, выкраивает. Всем уже стыдно, все чувствуют себя безобразно отстающими, а этот злодей ещё и нагнетает обстановку. Выходит в приёмную и с видом монаха-аскета-страстотерпца нацеживает себе из кулера стакан горячей воды. Мол, и не надо мне ни кофе, ни супа, ни конфет, ни пряников имбирных, а хочу я, Константин Петрович Рублёв, работать, работать и ещё раз работать.

Когда Виталик переступил порог приёмной, аскетстрастотерпец уже был тут как тут.

— Половина одиннадцатого. В номинации «Самый ожидаемый сотрудник года» побеждает — встречайте его — Виталий Петров! — поворачиваясь лицом к своей жертве, произнёс Цианид.

Виталик отшатнулся от него, как от настоящего вампира: лицо у коммерческого директора было гораздо бледнее обычного, глаза горят, в уголках губ кровь предыдущей жертвы запеклась. Впрочем, насчёт крови Виталик погорячился: Константин Петрович швырнул в урну пустую коробочку из-под вишнёвого сока, утёр губы салфеткой, сложил её пополам и убрал в карман: мало ли, ещё пригодится, — затем выставил защиту и занял выжидательную позицию.

— Хорошо ли ты провёл вчерашний вечер? А ночью не замёрз ли? — начал он издалека. Но Виталик сразу же раскусил его уловку и успокоился: этого титана духа интересовали самые свежие сплетни — совсем как обычного, ничем не примечательного человека.

— Ой, хорошо. Меня так никто, кроме бабушки, не кормил.

— Кто тебя вчера кормил? — растерялся Константин Петрович.

— Ну кто — Вероника.

— Где? Чем?

— Едой. Вкусной. Сама готовила.

— Уже в гости успел напроситься! Безнравственная ты личность. Пойми, это работа, а не обычные похождения. Ты не имеешь права поступить с ней, как с остальными.

— По-моему, кто-то сочиняет про меня сказки народов мира, — пробормотал Виталик, оглядываясь по сторонам в поисках Наташи. — Хорошо, я отвечу на вопрос, который интересует всю прогрессивную общественность. У нас с Вероникой ничего не было. Можешь созвать по этому поводу летучку, учёный консилиум или чиркануть всем по внутреннему чату.

— А как же погода? Она же явно улучшилась!

— Погода? Ну что погода. Я, конечно, величайший герой-любовник современности, но ты не находишь, что кому-то может быть просто интересно со мной поговорить о том о сём. Просто так, для удовольствия.

— Мы нашли прекрасный способ убить двух зайцев! Мало того что ты будешь болтать о том о сём не здесь, в приёмной, а где-то на стороне, так от этой болтовни всему прогрессивному человечеству будет одна только сплошная польза, — потёр руки Константин Петрович и от радости такой даже утратил сходство с голодным вампиром.

— Давай лучше не будем убивать зайцев. Пусть живут, — миролюбиво предложил Виталик.

— Нет, ну где справедливость, где правда, где смысл в этом недоделанном мире? — пробурчал себе под нос Константин Петрович. — Живём, как в сказке: старшие братья горбатятся, а жар-птицу добывает Иванушка-дурачок.

— Ну, допустим, я её ещё не добыл, — подмигнул Виталик, — и вовсе это не мир у нас недоделанный. Это ты — переделанный. Слишком то есть хорошо сделанный для этого несовершенного мира, вот тебе в нём и плохо.

— Давай-давай издевайся.

— Очень было надо издеваться. Я серьёзно. Меня, к примеру, всё устраивает. Знаешь почему?

— Ну?

— Потому что я и сам — несовершенный. Куда несовершеннее, чем вся окружающая действительность. Так что я непрерывно радуюсь восхитительному миру вокруг. То ли дело — ты. Тебе, конечно, неуютно. Такому совершенному.

— Звучит как неприкрытая лесть. — Константин Петрович недоверчиво поправил очки, ожидая подвоха.

— Лесть должна скрасить горечь от сознания того, что тебе никогда не будет уютно в мире, который ты перерос ещё до рождения.

— Хм? Мне всё равно нравится эта история. А Шурик, получается, ещё хуже тебя...

— Я бы попросил! — помотал головой Виталик. — Не для того я распинаюсь, чтобы ты думал, что кто-то из нас хуже или лучше кого-то другого. Кстати, с Шуриком, мне кажется, ещё интереснее. Он настолько хороший, что даже готов снисходительно относиться к несовершенствам этого мира.

— То есть ты считаешь, что он — лучше меня? — вскинулся Константин Петрович.

— Ты опять ничего не понял. Никто не лучше, просто он — такой, а ты — другой. А я вообще — третий.

— Ну ладно, ладно, я всё понял. Слушай, а где ты это вычитал? Я бы тоже на досуге поинтересовался.

— Вычитал? Смеёшься? Да я только что это придумал! — подмигнул ему Виталик, широко распахнул дверь в коридор и умчался в сторону своего кабинета.

— Картошки достал?

— Ага. И два по пол-литра. И хлеба ещё прикупил. Скорей бы хату продать, мне тут тесно, на волю хочу. Как думаешь, может, повыкидывать чёртову мебель твоей чёртовой тётки?

— Нет, не надо. А то будет видно, какие тут обои убогие. И стены кривые. Пусть новый хозяин горбатится.

Два бородатых субъекта неопределённого возраста шли по длинному тёмному коридору, освещаемому одной только электрической лампочкой. Они вошли в неприбранную тесную кухню и уселись за стол. Вчерашние объедки, переполненные пепельницы, грязные рюмки из тёткиного сервиза заполняли его почти полностью, но в уголочке всё же нашлось место для новой бутылки и для свежего каравая хлеба. Картошку решено было почистить чуть позже, а пока — разогреть кровь, разогнать её по жилам.

Миша Кулаков, некогда знаменитый, даже легендарный шемобор (до сих пор молодёжь пересказывает друг другу истории его свершений), и Коля Василенко, талантливый учёный, исполнитель, умевший претворить в жизнь совершенно сумасшедшие желания, о своём прошлом старались не вспоминать. Да, когда-то они подавали надежды. Были лучшими из лучших. Дружили немножко, вернее, милостиво признавали выдающиеся способности друг друга, а для шемоборов это почти единственная доступная разновидность дружбы.

Коля был обаятелен и умён, Миша — красив и смел, люди с охотой поверяли ему свои желания, доверчиво подписывали договоры — лишь бы подольше оставаться в его чарующем обществе. Как всякие молодые гении, эти двое очень быстро решили, что им всё позволено. Им, теоретически, и так было позволено всё, но они решили расширить границы возможного. Несколько смелых опытов им удалось проделать без нарушения глобальных законов мироустройства: их снова хвалили, ими восхищались, им давали премии, о них слагали легенды. Но однажды, из хулиганских в основном побуждений, а также в порядке эксперимента — получится или не получится, — они наделили двух престарелых домашних грызунов человеческими телами. Эксперимент завершился удачно: сам профессор Преображенский не сделал бы лучше. Мир при этом пошатнулся, но выстоял. Пока.