Читать книгу - "Исчезание - Жорж Перек"

излагающая семейный узус, вынудивший парня исхитриться и завершить Gradus ad Parnassum серией из шести убийств

— Эймери Шума нет в живых, — изрек Артур БЭЛЛЫВЬЮ Верси-Ярн. — Труп лежит внизу, в гараже, в резервуаре с нефтью.

— Значит, ты видел труп? — удивился Алаизиус.

— Я бы увидел труп, если бы свет не вырубился. Я слышал крик, чью амплитуду усилила акустика бункера, а также финальный всплеск, эдакий «бултых» падения тела, убедивший меня в смерти Шума.

— Ты не заметил время падения? Как Шум упал? Не ты ли сам пихнул жертву?

— Я бы пихнул, если бы считал нужным, — признался насупившийся Артур Бэллывью Верси-Ярн. — Шум сам кинулся на меня, ступил в лужицу нефти, налетел на барьер, качнулся, зашатался и упал в резервуар! Как если бы беднягу туда затянул сильнейший магнит!

— А зачем Шум на тебя напал?

Артур Бэллывью Верси-Ярн хмыкнул и не прибавил ни звука. Вид у англичанина был весьма мрачный.

Алаизиус Сайн вытащил газетную вырезку с неизвестным патлатым и, указывая на нее Верси-Ярну, устрашающе сказал:

— Причина — тут! Гнев Шума вызвала эта вырезка! И дал ее ему ты, не так ли?

— Нет! — сказал Артур Бэллывью Верси-Ярн. — Шум нашел вырезку сам, причем без умысла, в чулане спальни, где мне застелили перину. Еще ранее Шум ушел гулять в парк, заблудился в густейшем мраке, вернулся. Сиу спала. Я спал. Темень была жуткая. Эймери рухнул на диван, чувствуя резь в виске. Задремал и тут же был разбужен; вдруг встал, задыхаясь и паникуя без всяких причин. Началась резь в желудке. Страдающий Эймери представил себе, как некие враги, желая ему смерти, влили ему яд. И тут Эймери пришла на ум спасительная идея: в шкафу чулана близ спальни, где я спал, несчастный видел склянку с антиядием. Шум встал, пришел в спальню, забрался в чулан, начал искать и наткнулся на газетные вырезки. Забыв все рези и мигрени, издал дикий крик и кинулся на меня.

— Патлатый! — кричал Шум.

Затем в бешенстве выбежал и кинулся к себе в спальню, а через какие-нибудь две-три минуты вернулся. В руках держал лист с тридцатью тремя рамками, где тридцать две были заняты, а единственная, в середине, была пуста.

— Эта серия не имела лакун, — сказал Шум. — Патлатый был вклеен там, где сейчас — пустая клетка. Картинку выкрали тридцать лет назад, в апреле. Сначала инцидент меня удивил и слегка задел: кража была такая глупая, нелепая и я не придал ей значения. А три дня спустя в Кембридже умер наш первенец Алимпий!

Речь Шума прервали глухие всхлипы.

Я решился высказаться:

— Клянусь тебе, Эймери. Картинка, найденная у меня в чулане, принадлежала мне всегда.

— Случайный параллелизм? — удивился Эймери.

— Не сказал бы. Print, украденный у тебя, и print, хранящийся у меня, являют не двух разных людей. Индивидуум, напечатанный на наших дагерах, — единый и неделимый!

— Значит, и у тебя на дагере Патлатый?

— А тебе зачем?

— Раза три я пытался тебе намекнуть на единение наших жизней. Нас питает единая ветвь. Наши судьбы — черта в черту — даже не параллельны, а идентичны!

— Эти намеки я не забыл, — прервал Эймери. — Раз десять я пытался вызвать тебя на беседу с глазу на глаз, дабы ты раскрыл мне эту связь, а также распутал нелепый узел, чье бремя я влачу всю жизнь и чьи меандры мне и сейчас едва ясны. Дискуссия, увлекшая нас и наших друзей в эти дни, тянулась без перерыва, и нужную минуту для приватных речей я так и не нашел. Сейчас не лучшее время, и все же мне кажется, нам следует все выяснить сейчас.

Я принял идею Шума, и тут же прибавил:

— Давай выяснять не здесь. Темень везде, а тут мы еще и замерзнем. Заберемся-ка лучше в курительную Августа, где рюмка-другая придется нам весьма кстати.

— All right, — сказал Эймери. — Иди в курительную. Я сейчас приду.

Затем Шум быстрыми шагами вышел из спальни, сжимая в руках лист с дагерами.

Я пришел в курительную. Ждал там чуть ли не час. Выпил внушительный стакан виски. И вдруг услышал сильный шум в гараже. Я туда спустился, чуть ли не перепрыгивая ступени, правда, держась за стену, так как не видел ни зги. Зашел в гараж и при свете печки увидел, как Эймери в ней сжигает некий значительный (как минимум, пухлый) манускрипт.

Напуганный страшным предчувствием, я закричал:

— Зачем ты сжигаешь эти бумаги?

Шум на меня даже не взглянул. Взирал, как безумный, на краснеющие, чернеющие и испепеляющиеся страницы. Затем сел на стул и указал мне на скамейку в углу гаража и сказал:

— Ну, приятель, теперь давай разбираться.

— Здесь? Мы же решили встретиться в курилке…

— Нет, — прервал меня Шум. — Будем разбираться здесь.