Читать книгу - "Родной берег - Уильям Николсон"

– А я верю, что Иисус был сыном Божьим, – тихо, почти виновато признался Ларри.

Нелл, сидевшая рядом с ним, с ухмылкой наблюдала общую реакцию.

– Да ты что? – не удержался Тони Армитедж.

– Еще я верю в рай и ад, – добавил Ларри, – и в Страшный суд. Еще, пожалуй, в непорочное зачатие. И очень хочу уверовать в непогрешимость папы.

– О господи, – воскликнул Леонард, – да ты католик!

– По рождению и воспитанию, – кивнул Ларри.

– Но, Ларри, – не сдавался Тони Армитедж, – ты же не можешь верить во всю эту чушь. Это немыслимо.

– Может, это и чушь. В каком-то смысле. Но на этой чуши я вырос. И некоторый смысл в ней все-таки есть. Церковные люди знают, что мудрость института – превыше мудрости отдельного человека. Тебе не кажется, что с культом индивидуальности мы немного перебрали?

– Культ индивидуальности! – Питер Праут притворно закатил глаза. – Так ты, гляжу, замахнешься и на романтического художника-одиночку!

– Но, Ларри! – не унимался Армитедж. – Непорочное зачатие! Непогрешимость папы!

– Ну, если честно, – ответил тот, – я в это не вникал. Да и с чего бы? Всего знать невозможно. Это как влюбляться. Ты ведь не проверяешь убеждения девушки по списку – просто принимаешь ее такой, как есть.

– Что правильно, – вставила Нелл.

– Это театр, – не унимался Питер Праут. – Католическая церковь – сплошной театр.

Леонард прищурился:

– А что же интеллектуальная честность?

– Кому нужна ваша интеллектуальная честность? – фыркнула Нелл. – И все прочие умствования? Для вас это только очередной способ унизить человека. Ларри вырос с верой, она имеет для него ценность, силу, красоту и все такое прочее, – ну и пусть себе верит, нет?

– Но, Нелл, это ведь не какая-нибудь там живопись или поэзия, – возразил Армитедж. – Мы говорим о так называемых вечных истинах.

– Для меня это все равно что живопись или поэзия, – объяснил Ларри. – Когда понимаешь, что твой ум не вмещает всего, начинаешь относиться к вещам иначе. Говоришь себе: незачем отказываться от собственных моих традиций до тех пор, пока для этого нет оснований. Я не утверждаю, будто монополия на истину есть только у католической церкви. Это просто убеждения, с которыми я вырос. Это мои убеждения. Часть меня верит в нечто большее, чем эта жизнь, в смысл всего сущего и в победу добра. Полагаю, родись я в Каире, все это я получил бы от ислама, но я родился здесь. Меня каждое воскресенье водили в Кенсингтонскую кармелитскую церковь, отдали в школу, опекаемую бенедиктинцами, поэтому все это – просто часть моей личности.

Армитедж пожал плечами:

– Но можно и вырасти, наконец. Ты не обязан вечно оставаться ребенком. Пора думать собственной головой.

– А в какой вере воспитали тебя, Леонард? – спросила Нелл.

– Мои родители – люди свободных взглядов. И мне никто ничего не навязывал.

– В Бога они верят?

– Ни капли.

– То есть тебя вырастили атеисты, – кивнула Нелл. – И сам ты тоже атеист. Ну и когда же ты заживешь собственным умом?

Ответом ей стал общий смех. Ларри с усмешкой протянул ей руку. Нелл ее пожала.

* * *

Позже тем же вечером Нелл сопровождала Ларри в его съемную комнатушку на Макнейл-роуд.

– Мне нравится, что ты католик. Так прикольно! Никогда с католиками не имела дела.

– А вы в семье кто?

– Да никто. Англиканцы в смысле. У нас о религии не говорят. Думаю, это считается неприличным. Все равно что говорить о сексе.

– Бог и секс. Великие тайны бытия. При детях ни-ни.

– Что мне в тебе нравится, Лоуренс, так это то, что ты не боишься быть собой. На самом деле меня впечатляет, что ты знаешь, кто ты. Я вот себя совсем не знаю.

– Ну, я старше тебя.

– Да, это тоже мне нравится.

У его дверей она поинтересовалась:

– Зайти не предложишь?

– Не хочешь зайти, Нелл?

– Да, спасибо, Лоуренс. Зайду.

В комнате имелась кровать, стол, кресло с высокой спинкой, умывальник и маленький камин с газовой горелкой. Ларри зажег огонь. Нелл уселась на кровати скрестив ноги.

– Забавно, когда я сидела перед всеми голая, ты пялился на меня, не смущаясь посторонних. А теперь мы одни, я полностью одета, а ты даже взглянуть боишься.

– Да, забавно, – соглашается Ларри.

– Это потому, что лучше бы меня здесь не было?

– Нет. Совсем не поэтому.

– По-твоему, работать натурщицей – это грешно?

– Нет, конечно.

– Но ты наверняка думаешь, что это немного странно. То есть большинство людей стесняются снимать с себя одежду.

– Ну, я рад, что ты не из таких.

– На самом деле я стесняюсь. Но заставляю себя. Потому что хочу вырваться.

Ларри ее прекрасно понимал: для нее этот порыв – то же, что для него стремление рисовать.

– Помнишь, мы договорились, что всегда будем говорить друг другу напрямую, чего хотим? – спросила Нелл.

– Да.

– Я хочу поцеловать тебя. – О, – растерялся Ларри.

– А ты меня хочешь поцеловать?

– Да.

– Тогда иди сюда. Заодно и согреемся.

Ларри послушно сел рядом.

– Ты считаешь, что я излишне прямолинейна? – Нелл накрыла ладонью его затылок.

– Нет. – Он наклонился и поцеловал ее.

Нелл откинулась на кровать, он лег рядом и обнял ее, продолжая целовать. Он ощущал тепло ее хрупкого тела, нежность губ и чувствовал, как его охватывает сладостное желание.

Это не ускользнуло от внимания Нелл.

– Что это?

– Прости, – ответил он, – с этим ничего не поделаешь. – Еще как поделаешь! – Ее рука скользнула по его натянувшимся брюкам. – Католическая церковь осудит меня за это?

– Нет, – хрипло шепнул он.

Нелл ощупью расстегнула ремень, потом молнию. Ларри лежал не шевелясь, изумленный и благодарный. Ее ладонь, пробравшись в трусы, осторожно поглаживала.

– А это как? – спросила Нелл. – Это грешно?

– Нет.

– Может, нам тогда шторы опустить, как думаешь?

– Да.

Ларри встал с кровати – брюки упали на пол. Он, спотыкаясь, подтянул их.

– Снимай их, дурачок.

Он опустил тонкие занавески. Комнату наполнил зеленый полумрак, посреди которого оранжево светилась газовая горелка.

Нелл стянула платье через голову. Смущенный Ларри, стоя в рубашке, трусах и носках, дрожал от возбуждения. Нелл расстегнула бюстгальтер.