Читать книгу - "Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон"

Мария Абрамовна была, как всегда, приветлива и необъятна. Стоя на кухне, она готовила обед и ужин одновременно: в последние недели ее время было крайне ограничено. Химический институт, в котором она служила, получил срочный заказ от Министерства народного образования, и Мария Абрамовна проводила на работе не менее двенадцати часов ежедневно. Нет, она вовсе не казалась погруженной в депрессию, эта деятельная женщина. Хотя Мария Абрамовна родилась и выросла не в Пашутовке, а в другом городке под названием Староконстантинов, это была все та же благословенная Волынь, а выходцы с Волыни не привыкли долго предаваться отчаянию.

Сидя за столом, они некоторое время беседовали о работе Марии Абрамовны и об экзаменах Вениамина, а затем перешли на общих знакомых из Пашутовки. Что делать, Мария Абрамовна по-прежнему считала себя частью «пашутовской колонии».

Наконец Вениамин приступил к делу.

— Позавчера я виделся с Зиновием Клементьевичем, и он просил меня зайти к вам…

Но женщина не дает ему договорить. Она возмущенно вскакивает с места:

— Не произноси при мне его имени! И даже не вспоминай! Я вычеркнула этого человека из своей жизни!

Она снова садится. Глаза ее мечут молнии. Странное телосложение у этой женщины, но глаза, наверное, удивительней всего прочего. Они слегка косят, и когда Мария Абрамовна смотрит на тебя, то один ее глаз проникает прямо в душу, а другой будто ищет непонятно чего в далекой и неизвестной стране. Есть люди — и автор принадлежит к их числу, — которым особенно нравятся такие глаза, глаза ситра ахра… Вот и взгляд Марии Абрамовны будил в людях опаску и любопытство, а временами даже долго преследовал их и лишал сна.

Сейчас ее глаза тоже были полны опасного огня, но через минуту-другую гроза улеглась, и молнии уступили место выражению страдания. Вениамин корит себя: ведь он невольно стал причиной ее боли, насыпал соль на еще свежую рану. Но, с другой стороны, подобная буря свидетельствует о том, что не так уж плохи тут дела у Эпштейна. Чего-чего, а равнодушия нет к нему в сердце Марии Абрамовны.

— Простите мою назойливость, Мария Абрамовна, — произносит Вениамин со всей осторожностью, — но мне показалось, что он болен, устал и очень плохо себя чувствует…

Он видит, что эти слова попадают прямиком в душу Марии Абрамовны. Да, она испытывает отвращение к изменнику Эпштейну. Но ведь он болен… Может ли она оттолкнуть усталого, страдающего человека, который еще недавно был ей так близок? Все существо этой ширококостной женщины с опасными глазами восстает против подобной жестокости: ведь природа назначила ей роль любящей защитницы и утешительницы, роль заботливой наседки, прикрывающей своими крыльями слабых и малых птенцов.

Просто трудно поверить! В посредника и дипломата превратился в последнее время Вениамин, и это уже не смешно! Взять хоть отношения между Фейгиными, братом и сестрой. Вновь приходится нам говорить о Соломоне и Рахили и об их капризах. Вениамину понадобилось несколько дней, чтобы устроить наконец встречу между ними. Ох, как это было непросто! Допустим, все уже обговорено, назначено точное время, Соломон сидит, ждет прихода сестры, а та так и не появляется. Лишь в девять-десять, когда брата уже нет, прокрадывается она к Вениамину, чтобы провести несколько часов в его постели, — благословенная Рахиль, прекраснейшая из женщин, царица с великолепными зубами и горячим любовным шепотом. Но разве можно засчитать эти часы в счет ожидания прихода Соломона? Тем более что сам он проводит это же время совсем в другом месте, в обществе Фирочки Шотланд.

Так объясняет своей возлюбленной Вениамин, стараясь казаться строгим по отношению к столь странному ее поведению. Но она только прижимается к нему еще крепче — это вошло уже у нее в привычку, — прижимается и смеется.

— Глупенький, — смеется она, — сегодня я снова пришла не к нему, а к тебе. Неужели ты совсем мне не рад?

Весна! Золотая пора свежей молодой зелени, когда жизнь принимается бурлить, переливаясь через край! А на западе грохочет война. В том же компьенском вагоне, где был подписан в 1918 году позорный для Германии договор, на сей раз Франция ставит подпись под собственной позорной капитуляцией. Но все это так далеко; герои нашего рассказа настолько поглощены своей жизнью, что не обращают никакого внимания на события огромной значимости, которые происходят в Западной Европе. У них свои большие заботы. Подошло время сессии, и Соломон, опомнившись, провел-таки вместе с Вениамином несколько дней и ночей, погрузившись в книги, тетради и конспекты. Свидания Вениамина с Рахилью стали реже, но не прекратились совсем. Временами они тоже капитулировали перед безумством весны, полностью отдаваясь ей и друг другу, растворяясь в неясном, дышащем любовью и счастьем шепоте.

— Не вижу я твоего лица, Рахиль… — шептал Вениамин. — Открыто окно, но слаб свет звезд, и фонари тоже слабы.

— Ха-ха… — слышалось в ответ.

— Ну вот, стоило тебе рассмеяться, и сразу светло стало в комнате, как от хвоста огненной саламандры.

Поцелуй — долгий, неторопливый, обстоятельный. Она снова прижимается к нему на подоконнике открытого окна. Иногда она притворяется, что сердится, и уходит в другой угол крошечной комнатки. Уходит и стоит там, задумчивая и стройная, окутанная тенями и сумраком.

А Вениамин тем временем начинает свою бесшумную охоту. Нет, они не поднимают шума в этой игре. Комнатка мала, но ему все равно далеко не сразу удается поймать ее, убегающую, ускользающую из рук. Но вот они натыкаются на стул, тот с грохотом падает, и оба на мгновение замирают на месте. Вениамин приходит в себя первым и пользуется случаем, чтобы схватить свою прекрасную добычу.

— Ой, герой-охотник! — шепчет Рахиль. — Умоляю, пожалуйста, пощади!

— Нет, не будет тебе пощады!

Она опускается на колени в шутливом ужасе.

— Что ты мне сделаешь, о ленивый студент?

Рахиль снова вскакивает и пытается ускользнуть в свой угол. Но Вениамин начеку: он хватает молодую женщину и крепко прижимает ее к себе.

— Будешь теперь убегать? Говори, женщина! Будешь?

— Нет! — шепчет она. — Не буду…

Спелой малиной пахнет ее poт, пьянит, как вино.

— Не убегу больше… возьми меня, раздави… делай со мной, что хочешь…

Слеза блестит в уголке ее глаза. И смех, и слезы, и малиновый рот — крепко повязан Вениамин этими сильными и сладкими путами. Он и дрожит, и сдерживает дрожь — не подобает дрожать мужчине. Так играют они, словно на сцене, неторопливо разыгрывают сценки самозабвения и погони. Рахиль научила Вениамина этой трепетной игре.

Весна. Ее песня, ее дрожь и счастье, радость сердца и тела, повсеместное кипение жизни!

Так бывает, когда перед самым приходом конца собирает язычок пламени последние силы и вспыхивает, и трепещет, и тянется вверх к высокому небу.