Читать книгу - "Кто-то умер от любви - Элен Гремийон"

Когда Анни предложила мне назвать дочь Луизой, я сделала вид, что согласна, — в то время я соглашалась на все подряд, не раздумывая. Но про себя я твердо знала, что назову ее именем моей матери — Камилла. Должна же она получить от меня хоть эту малость. И, регистрируя ее рождение в мэрии, не колебалась ни секунды:

— Камилла Маргарита Вернер.

И так же уверенно ответила на следующий вопрос:

— Дата рождения?

— Пять дней назад, двадцать восьмого июня.

Камилле было уже чуть больше месяца, но я сказала «пять дней», как почти все молодые матери, стоявшие в очереди передо мной. Молодые отцы — те, как правило, говорили «вчера». Но с началом войны сюда приходили только женщины, а они называли срок «пять дней» или «неделя» — в зависимости от того, сколько времени им понадобилось, чтобы оправиться от родов.

Я ничем не рисковала — в этом младенческом возрасте месяц туда, месяц сюда не имеет значения. Теперь Анни лишилась законных прав на Камиллу. Мой ребенок стал ей чужим и будет таковым всегда. Поль тоже считал свою дочь на месяц моложе, чем в действительности. И только одна я в душе поздравляла ее с настоящим днем рождения, неизменно отмечая ее подлинный возраст и годовщину моей вины — моего канувшего в Лету обмана.

«До свидания, Луиза!»

Я глядела в спину уходящего юноши со странным чувством симпатии. В этой истории мы с ним оказались товарищами по несчастью, преданными, отвергнутыми, никому не нужными.

Однако он знал, что «Луиза» — дочь Анни, и в этом отношении представлял для меня угрозу. Я хотела избежать разоблачения, значит, нужно было проследить за ним: он и только он мог помочь мне напасть на след Анни. Если она и обратится к кому-нибудь, то уж конечно, к нему, я в этом не сомневалась. Между ними существовала какая-то особенная связь, та форма любви, которая побуждает женщину дать своему ребенку имя мужчины, даже если он ему и не отец. Я установила за ним постоянное наблюдение — это было гарантией моего спокойствия.

Анни покинула Нюизман и могла появиться здесь в любой момент. А вдруг Поль и она вернутся вместе, чтобы отнять у меня Камиллу? Ведь слышала же я о безумно влюбленных женщинах, которые не боялись ехать в Германию, в лагеря для военнопленных, в поисках своих возлюбленных.

Однажды мы с Камиллой пришли на кукольный спектакль. Ей только-только исполнился год. Я усадила ее на переднюю скамью и пошла покупать билет. Касса была всего в нескольких шагах. И вот, возвращаясь, я заметила Анни, которая пряталась за деревом. Я видела ее лицо в профиль, оно оживлялось одновременно с личиком Камиллы, смех звучал в такт смеху Камиллы. Дети всегда смеются громко, от всего сердца, а взрослые — более сдержанно, приглушенно, и если им вздумается захохотать искренне, по-детски, окружающие воззрятся на них с холодным удивлением, словно напоминая о приличиях. Каким же кошмарным зеркалом стали для меня эти два профиля. Они улыбались совершенно одинаково. К счастью, никому не придет в голову судить о родстве по улыбке. Я села рядом с Камиллой, сохраняя внешнее спокойствие и притворяясь, будто меня тоже веселят злоключения бедняги Гиньоля. Не знаю, почувствовала ли Камилла, как по-хозяйски я положила руку на ее плечико, тогда еще совсем маленькое.

Когда представление закончилось, я усадила Камиллу в коляску и сосчитала про себя до десяти. Я знала, что, подняв глаза, увижу Анни уже со спины, ей незачем было задерживаться здесь, раз предмет ее любви недоступен для взгляда.

Теперь я догадалась, что она уже не впервые вот так украдкой наблюдает за Камиллой: ее уверенное поведение доказывало, что это стало привычкой.

Проследить за Анни. Раз она шпионит за мной, я буду шпионить за ней. Увидеть, куда она идет. Если повезет, узнать, где она живет, где работает. И обезвредить, как обезвреживают дурную болезнь, установив наконец ее причину.

Я шла за ней по улицам, и моя решимость убывала с каждым шагом: Анни, вне всякого сомнения, направлялась к нашему дому. Этого я не ожидала и стала лихорадочно прикидывать, как мне защититься: я не могла допустить стычки на глазах у Камиллы. И вдруг у перекрестка, где начиналась наша улица, Анни исчезла из виду. Сначала я подумала, что она заметила слежку и скрылась. Но миг спустя мой взгляд привлекло нечто, грубо нарушавшее ровный строй фасадов, — это был большой фонарь над вывеской «Ранняя звезда». У меня помутилось в глазах, но я не могла двинуться, словно в землю вросла.

Впереди, в нескольких метрах, я увидела то, что называлось картинной галереей, а было на самом деле борделем.

Я прошла мимо. Если бы в этот момент прогремел взрыв, я бы, наверно, его не услышала. Так вот оно что: Анни занимается проституцией. Все взгляды прохожих были устремлены на меня. Все пальцы указывали на меня. Все рты презрительно кривились. И звуки вокруг меня тонули в каком-то тумане. Перестаньте, я тут ни при чем! Она сама сделала свой выбор. Она ведь могла подыскать себе другое занятие. Нет, я ни при чем. Такова жизнь. Я не виновата. Она захотела стать проституткой, это ее выбор. Может, порок у нее в крови… Ох нет, только не в крови, Камилла, боже мой… В складе ее сознания.

Однако не прошло и часа, как с этим покаянием, с этим самобичеванием было покончено. Так же бурно, как я обвиняла себя, я возликовала, почувствовав невероятное облегчение. На этот раз все кончено, действительно кончено! Теперь она никак не сможет навредить мне. И никогда не сможет забрать у меня Камиллу. Пустив на продажу свое женское достоинство, она потеряла достоинство матери. И пускай она теперь заявится ко мне с требованием отдать ей дочь, я знаю, что ей ответить: нельзя быть одновременно матерью и шлюхой.

И Поль, который, может быть, и собирался бросить меня ради дочери рабочего, не сможет сделать это ради потаскухи. Да притом потаскухи, которая спит с бошами. Nur für Offiziere[20]. «Ранняя звезда» давно была реквизирована немецкими властями.

Как же она опустилась до такой степени, чтобы угодить в это заведение? Неужели потому, что бродила вокруг нашего дома? Или потому, что ее привлекли картины, выставленные в витрине? Знала ли она, куда попадет? Не удивилась ли при виде продавщицы в нижнем белье, поднимающей железную штору над входом? Или просто сказала себе: почему бы и нет? Смириться с обстоятельствами. Жить поближе к Камилле, то есть к Луизе, притом в тепле. Зима ведь выдалась такая суровая. Есть досыта. Не иметь нужды в одежде. И пользоваться углем, в котором для их клиентов не было недостатка.

Перестав бояться Анни, я вдруг начала ее жалеть.

Каждое утро я оглядывала улицу и каждое утро видела ее где-нибудь поблизости. За деревом, на дальней скамейке. Где бы она ни затаилась, ее глаза были устремлены на Камиллу. Вначале я колебалась — стоит ли нам гулять в парке на Елисейских Полях, но потом сказала себе: какая разница, где бы мы ни гуляли, на какой бы детской площадке ни играла Камилла, Анни все равно отыщет нас, отыщет и будет ходить следом. Покидать Париж тоже было бесполезно. Она никогда не потеряет Камиллу из виду. И никакой другой город, никакая деревня не защитят нас лучше, чем Париж. Некоторые вещи могут существовать только в столицах, большой город поглощает проблемы, не дает им хода, заглушает шипенье змей. Нужно продолжать жить, как прежде, ничего не меняя. Проституция связала Анни руки. И теперь главное — не дать ей покончить с этим, уехав из Парижа. Мало-помалу я привыкла видеть ее в пространстве своей жизни. Как вид немецких самолетов днем и ночью напоминал мне, что парижское небо нам уже не принадлежит, так и вид Анни напоминал, что моя дочь не принадлежит мне целиком. Но я уже не боялась Анни — на что она могла претендовать, в ее-то положении? Мы с ней были врагами, и каждая из нас искала, не находя, уязвимое место другой. На самом деле оно было, и было одно на двоих, но ни я, ни она не могли им воспользоваться, ибо звалось оно Камиллой.