Читать книгу - "Кентавр VS Сатир - Андрей Дитцель"

«Ты молодец и романтик, но на этом самом месте через неделю начинают заплыв триатлонисты. Кто-нибудь порежется», — заметил я. «Человек разумный в эту сточную канаву не полезет». Максимов ненароком задевал мой новорождённый местечковый патриотизм, назвав канавой водоём, из которого жители Гамбурга получают питьевую воду.

Я спросил: «Ну так о чем мы должны поговорить?» — «Мне некогда по-настоящему ухаживать… — начал Максимов — но чего же терять время, ты привлекателен, я привлекателен. Есть лично-деловое предложение. Бросай свою гнилую работу». — «Ради чего?» — решил осторожно осведомиться я. «Помогать мне с письмами и календарем. Для начала буду давать тебе три штуки евреев в месяц. Мы будем путешествовать. Ты увидишь со мной мир и настоящую жизнь».

Пожилой господин, совершающий, видимо, свой ежевечерний моцион у воды, как вкопанный остановился возле скамейки с максимовским «Клико», убедился, что зрение не обманывает, бросил на нас испуганный взгляд и ускорил шаг.

«Бедняяжка, верно, давно не пробовал ничего, кроме дешевой шипучки», — прокомментировал Максимов. «Хороший ты человек, Макс…» Я вздохнул и предложил заесть шампанское мороженым где-нибудь со стороны ратуши.

Неделя в Москве была необходимостью производственной, я переводил и показывал многообещающие презентации партнерам своего немецкого работодателя. Мы с Максимовым встретились в «Жан-Жаке» («Кухня должна быть если не итальянской, то хотя бы французской»), и на меня сразу обрушился поток новостей.

— Как хорошо, что ты приехал! Пока я парил в грёзах любви, Корчагин и Романов интриговали против меня у Каракуртова! Только сейчас все налаживается… Мой старичок, мммм чмок, мой каракуртик, чмок, мой дягилев…

— Никак не могу запомнить, кто у вас с кем спит. — Я запросил милости. — Скажи лучше, что ты делаешь девятого? Я пару лет не был в России в мае, хочу посмотреть салют откуда-нибудь с Воробьевых гор или совсем по-туристски пойти на Манежную…

— Извини меня, но этот вечер я собираюсь провести в панорамном баре на тридцать четвертом этаже «Свиссотеля». И плевать оттуда на быдло. Присоединяйся, если хочешь.

Я не присоединился и вообще избежал дальнейших встреч. Улетел, не попрощавшись, полагая, что мы с Максом в целом разобрались в небольшой несовместимости программных установок и нам не обязательно поддерживать тесные отношения. Хотя дружеские дипломатические — почему бы и нет. Мы же оба деятели культуры, нам пристало уважать друг друга.

Максимов неожиданно-романтически появился в Гамбурге ещё раз: «Не до конца я разуверился в тебе, Андрюююша. Вот, потерял время и деньги, но прилетел. Ты хоть знаешь, сколько красивых мальчиков вешаются на меня в Москве — и не только там? А остальных можно купить, за какую-то сраную сотню в час — все, просто все фантазии выполняют, ой, они такие затейники…»

Я ответил, что очень рад исполнению его эротических фантазий. На этом мы вроде бы и расстались.

В глубине посудного шкафа оказался бокал для мартини. Напиток не относится к моим любимым, я сперва удивился находке (вот склероз). Но после некоторого перерыва мне позвонил Максимов, и всё вспомнилось. В первую очередь: коктейли, оливы, соломка. («Не понимаешь оперы? Я тоже. Но начнем с двойного мартини…») После обмена незначительными и необязательными репликами голос Макса дрогнул.

«Что у тебя стряслось?» — попробовал выяснить я. Максимов вдруг разревелся. Я не знал, что он может. Какое-то время я пытался говорить общие слова и хоть как-то успокоить его… «Мне больше некому рассказать, — прошептал наконец Макс. — У меня мама умерла… уже год назад, оказывается. А я только сейчас узнал…»

Мы случайно столкнулись лбами совсем недавно. Я мог бы вежливо помолчать, но на этот раз болтовня об итальянской кухне, победах над тенором Корчагиным и мальчиках-затейниках всего за сотню в час почему-то особенно раздражала. За прошедшие пару лет понтов у Максимова стало ещё больше. Макс рассказывал о своих успехах, своём знании жизни и людей.

— Слушай, Макс, а тебе кто-нибудь уже говорил, что у тебя, собственно, и не жизнь, а подслащённое говно?.. Говно с мартини. Ну тогда я скажу. До новых встреч, я пошёл. Скучно с тобой.

— Ты занимал в моей жизни довольно мало места! — Максимов выкрикнул это вслед так, как будто вернулся к разговору трех-четырёхлетней давности. К своему лично-деловому предложению.

Я не стал отвечать. Мне и не льстило бы занимать место, как вещь в комнате или деталь декора. И я знаю, почему было бы невозможно по-другому.

Раньше по крайней мере один человек заполнял в жизни Максимова некий объём, особые кубические сантиметры, полость любви. Но это место нужно было освободить, стенки гладко выскоблить. Сейчас там пустота, которую ничем не зарастить.

Мама умерла, и больше никого нет.

И никого не можешь любить.

Осенью мама давала носить резиновые сапоги, а зимой — войлочные боты. Но этого лучше никому не рассказывать. «Тоска по немытой пизде, из которой вылез?» — остроумно заметит Каракуртов.

Поезжай теперь в городок, где состоял в должности канцелярского служителя Толстой, — пустоты станет ещё больше. Поднимайся на тридцать четвертый этаж «Свиссотеля», — и там разреженный воздух.